Пристальный взгляд старика смущал его; он запнулся и наконец единым духом выпалил:

— Я подумал, может быть, можно у тебя переночевать?

Воцарилось длительное молчание. Струйки воды стекали все глубже Халли за шиворот. Старик почесал нос, втянул щеки и, хорошенько поразмыслив, сказал:

— Так ты хочешь войти?

— Да, хочу.

Старик крякнул.

— Как-то раз луговой дух захотел прийти на свадьбу, — медленно произнес он. — Невеста его пригласила. Думала, что такая честь задобрит его и принесет им удачу. Он явился на свадьбу в красивых сапожках и молескиновой курточке, такой был любезный, все «извольте» да «позвольте»! Однако когда пришло время садиться за стол, он разобиделся: он хотел сесть рядом с невестой, а ему отказали. Тут он мигом содрал с себя курточку, опрокинул стол, отвесил тумака жениху, пощечину невесте, помочился в свадебный кубок и вылетел в трубу, осыпая всех присутствующих непристойной бранью.

Хозяин хижины снова уставился на мальчика из-под бровей.

Халли утер с лица дождевую воду и прокашлялся.

— Я так понимаю, это значит «нет»?

К его изумлению, старик покачал головой.

— Ну отчего же, заходи. Хотя это и неразумно с моей стороны. Ты вроде бы все-таки человек, хотя наверняка перережешь мне глотку, как только я отвернусь.

И он побрел в глубь хижины, пожав плечами с равнодушием фаталиста.

— Уверяю, у меня и в мыслях нет ничего подобного, — сказал Халли, торопливо вбежав в хижину и захлопнув за собой дверь. — Я тебе очень признателен за доброту. Как у тебя тут хорошо! — добавил он, вглядываясь в темноту и видя грязный пол, кизяки, тлеющие в очаге, тощий соломенный тюфяк и трехногий столик, приткнутый для устойчивости в угол.

— Жалкая лачуга, только и всего. Это и слепому видно!

Старик махнул рукой.

— Садись куда хочешь, только не на тюфяк, там я сяду. Если увидишь, как по стене или по полу ползет что-то размером с мышь, сразу дави. Вши тут у меня очень жирные.

Халли опасливо сел в наименее неприглядном углу хижины, постаравшись пристроиться поближе к огню, а старик принялся помешивать в черном котелке, висящем над огнем. В хижине было тепло, даже душно; глаза щипало от кизячного дыма. Под ногами начали собираться лужицы.

— А можно, я куртку и башмаки к огню повешу?

— Можно-то можно, только смотри, если вздумаешь раздеться догола, я тебя так и выставлю на улицу! На ужин у нас свекольная похлебка с окороком. Если я, конечно, сумею нарезать этот треклятый окорок: он висит на крюке уже несколько месяцев и затвердел, что троввова шкура. У тебя-то небось с собой еды ни крошки? — осведомился старик, пристально глядя на мешок Халли.

— У меня с собой хлеб и вино, я охотно поделюсь, — сказал мальчик, стряхивая с ног башмаки.

— Да ну? Вино? — Хозяин заметно оживился. Он засуетился, доставая из каких-то щелей миски, чарки и ложки и непрерывно приговаривая себе под нос: — Вино? Вино — это хорошо!

Содержимое котелка забулькало, по комнате поплыл густой, сытный запах. Висевшая у огня куртка Халли исходила паром. Он снова повеселел: именно так и должен завершаться дневной поход — тепло, уют, сытный ужин и даже, наверное, приятная беседа…

— Ты, наверное, арендатор Рюрикссонов? — любезно осведомился он.

Старик замер, насупившись. Потом сплюнул в огонь, чуть-чуть промахнувшись мимо котелка.

— Рюрикссонов? Я что, похож на слюнявого придурка? А может, у меня на руках шесть перепончатых пальцев? Ну уж нет! Что нет, то нет! Я с этой породой ничего общего не имею!

Халли был застигнут врасплох.

— Извини. Я это сказал только потому, что ведь твоя ла… твой дом, он к северу от дороги. Так ты, значит, арендатор Свейнссонов?

Старик закатил глаза и снова сплюнул в огонь. Плевок зашипел.

— Свейнссонов?! Да как ты смеешь, мальчишка! Эти намного хуже Рюрикссонов! Скаредные, жестокие, развратные мерзавцы! Я слышал, что их бабы кормят грудью поросят, чисто из удовольствия, а что касается мужчин…

Халли топнул по полу ногой в чулке.

— Да ты что! Да я сам Свейнссон!

Старик уставился на него.

— Какой же ты Свейнссон? У тебя и хвоста нет.

— Хвоста у меня нет, но я из Дома Свейна!

— Я-то думал, ты из дальних верховий, у них там жизнь тяжелая, и дети часто рождаются карликами.

— Ну, видно, оба мы ошиблись в своих предположениях, — сухо сказал Халли. — А что, похлебка еще не готова?

Старик хмыкнул.

— Ты, помнится, что-то говорил насчет вина?

В угрюмом, натянутом молчании похлебка была разлита по мискам, вино — по чаркам. Халли окунул кусок зачерствевшего хлеба в похлебку и обнаружил, что она очень вкусная. Старик тем временем снял со стропила подвешенный к нему корявый предмет сомнительного происхождения. Это и был окорок. Старик принялся кромсать его обломком ржавой тяпки. Он возился с ним несколько минут, без особого успеха.