В комнатке было темно, только на полке мерцала свечка. Морщины на лице няньки выглядели как борозды на зимнем поле; казалось, будто вся она вырезана из темного дерева. Ее слова долетали до него сквозь наползающий сон:

— А-а, троввы… Лица у них черные, как грязь под валунами… Пахнет от них могилой, они прячутся от солнца… Сидят они под горой и ждут, покуда какая-нибудь неосторожная душа не забредет слишком высоко на склоны. А потом ка-а-ак набросятся! Знай, Халли: стоит сделать хоть шаг за курганы, и они тут же пробудятся и с воплями утащат тебя под землю… Что, глазки слипаются? Ну, дай задую свечку… Что тебе еще, маленький?

— Катла, а ты сама когда-нибудь тровва видела?

— Нет, слава Свейну!

— У-у… Ну а хоть что-нибудь страшное ты видела?

— Никогда в жизни! Конечно, это настоящее чудо и благословение свыше, что я дожила до своих лет, не ведая всяких ужасов. Но знай, что своей безопасностью я обязана не одной только удаче. Нет, я всегда носила при себе могучие обереги, чтобы отвести всякую беду. Каждую весну я осыпаю цветами курганы своих родителей. И еще оставляю приношения возле плакучих ив, чтобы задобрить фейри. Кроме этого, я остерегаюсь яблонь в полдень, не смотрю на тени курганов и никогда-никогда не облегчаюсь рядом с ручьем или ягодным кустом, чтобы не рассердить обитающего там эльфа. Так что сам видишь: своим везением я обязана не только удаче, но еще и благоразумию и предусмотрительности. И если хочешь прожить много-много лет, ты будешь поступать так же. Все, милый Халли, больше ни слова! Я гашу свечку.

Не следует думать, будто Халли был робким и застенчивым ребенком. Напротив, он с самого начала держался необычайно самоуверенно и властно. Просто он знал, когда стоит промолчать. День за днем, год за годом он тихо внимал легендам Свейнова Дома. И каждую ночь нити этих историй вплетались в ткань его жизни и снов так же надежно, как если бы его мать ткала ее на своем ткацком стане.

Достоинства Свейна были очевидны с самого начала. Еще ребенком он был сильнее любого из мужчин и мог голыми руками свернуть шею молодому быку. Кроме того, он был горд и вспыльчив, и, когда его нрав брал над ним верх, с мальчиком трудно было сладить. Как-то раз он перебросил дерзкого слугу через стог сена. С тех пор, когда его, бывало, охватывал гнев, он уходил охотиться на троввов. Когда он был не старше тебя, он однажды вернулся домой с когтем тровва, застрявшим у него в бедре после сражения в полях. Тровв уволок его так глубоко, что у Свейна подмышки забились землей, однако же он успел ухватиться за древесный корень и держался всю ночь напролет, пока солнце не встало над Отрогом. Тогда сила тровва иссякла, и Свейн сумел вырваться на свободу. Он нашел коготь у себя в ноге, когда вернулся домой.

— Повезло мне, — сказал он тогда. — Это был молодой тровв, не вошедший еще в полную силу.

Нет, я не знаю, где теперь этот коготь. Ты задаешь слишком много вопросов.

В четырнадцать лет Халли оставался все таким же приземистым, широкоплечим и кривоногим. Через два года ему предстояло вступить в пору зрелости, однако же он был почти вдвое ниже своего брата Лейва, а головой до плеча Гудню мог достать, только привстав на цыпочки.

Зато он, на свое счастье, отличался крепким здоровьем. Не брала его ни черная трясучка, ни свиная лихорадка, ни пятнистая мокрянка, ни дюжина других местных болезней, которыми страдали только в верхней долине. Помимо завидного здоровья отличался Халли также живостью духа, которая проявлялась во всех его мыслях и действиях и которой было явно тесно в строгих рамках повседневной рутины.

Большинство Свейновых людей были молчаливы и терпеливы, закалены снаружи и изнутри суровым горным климатом. Их жизнь подчинялась неспешным и размеренным ритмам домашних и полевых работ: они ходили за скотом, растили урожаи и занимались ремеслами точно так же, как их родители. Арнкель и Астрид, невзирая на свой статус, не делали исключения ни для себя, ни для своих детей и трудились наравне с прочими, однако все знали, что Халли не особо стремится следовать их примеру.

— Кто-нибудь сегодня видел Халли? — проворчал Арнкель, когда люди, потные и засыпанные соломенной трухой, собрались во дворе в конце дня, чтобы пропустить по кружечке пива. — Со мной он в поле не работал!

— Со мной тоже, — откликнулся Лейв. — Он вроде должен был помогать женщинам грести сено.

В середину мощеного двора вышел вперевалку Болли-пекарь.

— Я вам скажу, где он был! Тут он был, в усадьбе, воровал у меня овсяные лепешки!

— Ты его застал за этим?

— Я его, считай, своими глазами видел! Тружусь я у печки и слышу за дверью жуткий вой. Выбегаю наружу и вижу, что кто-то подвесил кота за хвост к дверной задвижке — я немало повозился, пока отцепил веревку! Возвращаюсь в пекарню, и что же? В окне торчит крюк, приделанный к жерди, а на крюке — пять отличнейших лепешек! Я бегом к окну — поздно! Прохвоста и след простыл!

Арнкель нахмурился.

— А ты уверен, что это был Халли?

— А то кто же!

Люди устало загудели, выражая согласие.

— И весь год одно и то же! — добавил Грим-кузнец. — Баловство, воровство, забавы за чужой счет! Выходка за выходкой, точно бес в него вселился.

Унн-кожевница кивнула.

— У меня он украл козу и привязал ее между утесов! Помните? Сказал, будто хочет подманить волка!

— А ловушки, которые он понаставил в саду? — добавил Лейв. — Беса, мол, поймать хотел! А кого он поймал вместо беса? Меня! Ноги до сих пор болят!

— А кто чертополоха понатыкал в дыру нужника?

— А кто мои чулки повесил на флагшток?

— Наказывай его, не наказывай — все как об стенку горох! Ничего не боится!

Бродир, брат Арнкеля, слушал все это молча. Потом поставил кружку и вытер рукой свою лохматую бороду.

— Вы относитесь к этому чересчур уж серьезно, — сказал он. — Так ли уж много от него вреда? Мальчишка фантазер, ему скучно — только и всего. Ему хочется приключений, чтобы как-то разнообразить свою жизнь.