В кабинете было темно. На учительском столе возвышался непонятный предмет. Огромный мерцающий кокон венчали ветвистые рога, они покачивались и шуршали от дуновения ветра.

— А это что за НЛО?

— Икебана, не видишь…

Лифшиц с Морозовым пронесли гроб по кабинету и разместили прямо перед доской. Прохоренко стоял на стреме.

— Чуть не забыл, — Сашка вынул из кармана открытку с букетом хризантем и золотой надписью «С Днем учителя!» и водрузил на гроб, зацепив сгибом за край.

— Все, айда.

— Следов нет? Может, вытереть? — Морозов схватил в углу швабру и стал елозить ею по полу, выводя восьмерки.

— Сухо на улице, — ответил Лифшиц. — Пошли.

Математика была первым уроком. Все стояли в рекреации и ждали, пока Брексиха откроет класс. С утра она обычно немного опаздывала. Наконец раздалось неторопливое цоканье каблуков, и в коридоре показалась математичка. Она шла, зажав под мышкой журнал и размахивая деревянной гирькой брелока. Не гирька, настоящий бульник — чтобы не потерять. Ничего не подозревая, деловито отперла дверь — и замерла на месте.

— Что это значит?! — закричала Брексиха, и взгляд ее упал на открытку. — Ну, спасибо…

Разъяренная, она выскочила из класса, как гоночный болид.

Никто ничего не понимал. Все испуганно стояли у гроба и не садились. Я подумала, как вкусно пахнет свежестругаными досками.

Через минуту математичка прибежала вместе с директрисой.

— Вот! — завопила она. — Полюбуйтесь!

— Кто это сделал? — недобро спросила Нонна Павловна.

В классе стояла тишина. Гро. Бо. Вая.

— Еще раз спрашиваю — кто?

Молчание.

— Ладно, вы у меня еще попляшете. Мы разберемся, Лариса Евгеньевна, не переживайте. — Директриса взяла под локоть пунцовую от гнева Брексиху и вывела ее в рекреацию.

— Учишь, учишь их… Подонки… — донесся из коридора не то вскрик, не то всхлип.

Вскоре дверь отворилась вновь, и в класс зашли завхоз с военруком. Они взяли гроб с двух сторон и понесли к выходу. Как яркий осенний лист, с борта спланировала на пол открытка. Они посмотрели и, ей-богу, не вру, усмехнулись. Оба. Едва заметно, в усы.

— Вы далеко не уносите. Может, понадобится еще, — съязвил Елисеев.

Первого урока так и не было. Следующие прошли по расписанию, а в конце дня нас снова навестила директриса. Она вошла в кабинет и демонстративно заперла за собой дверь.

— Никто не выйдет, пока я не узнаю. Хоть трое суток будете сидеть. Ну? Я жду.

Приготовлений Лифшица и Ко никто не видел, а подозревать можно было любого, потому что Брексиху недолюбливали все.

Нонна Павловна сверлила нас глазами — каждого по очереди. Сканировала, полагаясь на свой многолетний опыт и педагогическое чутье.

— Из-за виноватых будет заперт весь класс.

— Мне на хор надо, — возмутилась Бубенко.

— А мне на скрипку, — заныла Пятакова.

— А мне к врачу…

— А мне сестру из сада забирать…

— Никто никуда не пойдет. Последний раз предупреждаю — лучше по-хорошему признайтесь.

Ответа снова не последовало. Морозов мял бумажку, Лифшиц отрешенно смотрел в окно, Прохоренко колупал угол парты…

— Не хотим сознаваться? Хорошо. Будем по одному. — Директриса взяла со стола журнал.

— Агафонов!

Игоряша Агафонов, увалень и тормоз, поднялся из-за парты и хлопал коровьими ресницами.

— Ты это сделал?

— Не я…

— А кто?

— Не знаю…

Директриса пристально смотрела на Игоряшу. Агафонов выглядел жалко: он чуть не плакал, но в то же время казался испуганно-изумленным, словно не понимая до конца, что происходит.

— Сядь. Безручкина! Нет? Бубинко!

— Бубенку! — Лидка терпеть не могла, когда неправильно произносили ее фамилию.

— Я тебя об этом не спрашиваю, Бубенко! — заорала директриса. — Ты это сделала?

— Как вы себе это представляете? Я вообще пилить не умею.

— Не пререкайся со старшими! Знаешь, кто это сделал?

— Не знаю, Нонна Пална.

— Точно? — директриса, наверное, пыталась вспомнить в этот момент какой-нибудь фильм про гестапо.

— Правда, не знаю. Не знаю я! — в сердцах сказала Лидка.

— Васильев! — выкрикнула директриса по списку.