Моя жизнь — это один сплошной замкнутый круг, из которого невозможно выбраться. Это события, повторяющиеся снова и снова. Это то, чего не избежать. Возможно, даже то, что будет завтра. Такое чувство, что меня заперли в беличьем колесе, и ничего больше не остается, как безропотно крутить незнакомую окружность. Но я не хочу этого. Не хочу, чтобы все повторялось. Чтобы один день был похож на предыдущий. Чтобы он начинался в не-моей кровати не-моей комнаты, а заканчивался в незнакомых объятьях. И все же мои желания никого не волнуют. И все повторяется. Снова и снова.
Кузнецова Ольга
Просто солги
"Я танцую медленно и убиваю, не задумываясь". (Эрин Броук.)
1. " Про таких, как я, говорят: она убивает, не задумываясь"
Про таких, как я, говорят: идеальная компаньонка. Что подразумевает под собой одно — всегда прикроет тебе спину.
Про таких, как я, говорят: удобная. Перевожу дословно — "слабохарактерная".
Про таких, как я, говорят: она убивает, не задумываясь. И это означает, что каждый просто боится стать следующим в моем списке.
Про таких, как я, говорят, пока такие, как я, существуют. В единственном экземпляре.
…
На улице темно. Я не вижу, но чувствую.
А иногда ощущения гораздо эффективней выручают тебя из передряги, нежели простые картинки перед глазами. Но что мне говорить? Я же не вижу.
На улице холодно — хотя, нет, это не улица — это холодильная камера. На секунду я представляю себе, что холодильник — это мой личный саркофаг, а я тем лежу. Неприятно, наверное.
Нащупываю на тумбочке пейджер. Но это бесполезная штука. Для таких, как я, уж точно.
Пейджер теплый, шероховатый, с ощутимыми впадинками, в которые закручены крохотные шурупы. А экран гладкий, пластиковый — постучишь по нему ногтем и сразу же слышно смешное эхо.
На улице дождь, настоящий осенний дождь. Я не вижу — я слышу, как назойливые нетерпеливые капли ударяются в мое окно, жалобно прося впустить их внутрь.
Вибрирует пейджер.
Всем что-то надо от Кесси, черт возьми.
Я гадаю, что же Ким написал в своем послании на этот раз, но ничего нового не приходит на ум — я же все равно не смогу это прочесть. А Ким пользуется этим и пишет всякую хрень, прекрасно понимая, что я о содержании сообщения так никогда и не узнаю.
Пейджер — это сигнал. Мне постоянно приходится извлекать много смысла из одного-единственного звука, поэтому сигнал о принятом сообщении — это тоже своего рода мысли на расстоянии. Ну, что, Кесси, слабо угадать?
Я фыркаю. Меня раздражает, что ничего не видно.
…
На улице промозгло — я не знаю, а ощущаю. На мне тонкая куртка. В магазине женщина со скрипучим как старый матрац голосом сказала, что куртка кожаная. А я же чувствую — чистый полиэстер.
Они все недооценивают меня. Думают — слепая — значит, слабая. Они все жалеют меня, а меня не надо жалеть — меня надо бояться.
Ким ждет меня около булочной. Булочную я узнаю по запаху, а Кима — по тяжелому дыханию. Он бежал, торопился. Возможно, за ним был хвост — вот он и бежал. Но мне, в сущности, плевать.
— Кесси, пойдем лучше к тебе, — здесь не лучшее место для разговоров.
— Неприятности, детка? — усмехаюсь я и жалею, что не могу со стороны посмотреть, какова же моя усмешка.
Он не отвечает — значит, я опять права. Порой их всех раздражает, что я знаю что-то, что не знают они; слышу что-то, чего не могут уловить они; чувствую что-то, чего им никогда не почувствовать.
Порой мне кажется, что они мне завидуют.
Ким наливает в бокал что-то спиртное — вероятней всего, скотч. Наливает — потому что слышу всплеск, спиртное — потому что запах паршивый.
Воздух в комнате напряженный, разреженный, с отдельными плавающими молекулами, атомами и мыслями, каким-то образом складывающимися в причудливые слова. Молчание не нагнетает меня, отнюдь. Но кажется, что Ким что-то не договаривает, не выговаривает.
Он пьет. Шумно, жадно глотая ядовитую жидкость. Я почти представляю, как пульсирует его шея при этих мощных глотках.
— Нужна моя помощь? — как бы между прочим интересуюсь я.
Такое чувство, что от моего вопроса он подавился. Слышится кашель, он пытается прийти в себя.
— С чего ты взяла?
Я не знаю, как выглядит Ким. Знаю только, что у него светлые волосы. Он говорил, "пшеничные". И мне впервые в жизни пришлось поверить ему на слово, потому что понятия не имею, солгал ли мне он тогда или нет. Незнание раздражает, разъедает, как самая глубокая зависть.