Наверное, он стоял теперь в самой середине болота. Во всяком случае, ни домиков, ни проводов, ни иных признаков цивилизации не было видно за ёлками и ещё голыми, но очень густыми кустами. Чуть-чуть фантазии, и можно вообразить себя в нехоженых дебрях. До начала дачного сезона было ещё далеко, так что кругом стояла тишина. Какая-то даже неестественная тишина. Как если бы время запнулось и замерло, не торопясь двигаться дальше…

…А прямо перед Серёгиным висел на крепкой разлапистой ёлке полный комплект мужской одежды. От пиджака до трусов и от ботинок до кепки.

Одежда явно висела здесь уже давно, она видела не один дождь, никто не позарился на неё и не озаботился отнести в мусорник. Она понемногу утрачивала память о носившем её человеке и превращалась в бесформенное сплетение растительных и шерстяных жилок, готовое слиться с окружающей средой.

Мгновение Серёгин остолбенело взирал на эту странную инсталляцию, потом ему стало не по себе. Нет, он не то чтобы испугался, что из-за куста вот сейчас выскочит маньяк и учинит над ним что-нибудь нехорошее. Серёгин, как большинство мужчин, верил, что оказал бы маньяку весьма достойный приём. Просто у него вдруг возникло вполне иррациональное чувство, будто шмотки на ёлке имели к нему самое непосредственное отношение. Глупость, необъяснимо, но — возникло же. И отпускать не собиралось.

Так бывает, когда балансируешь на грани яви и сна и вдруг вспоминаешь обрывок совсем другого, давно забытого сновидения.

Или кажется, что вспоминаешь…

Над головой снова каркнула птица, чары разрушились, и неестественная тишина стала обычной. Где-то далеко заныла бензопила, долетела трель электрички… Серёгин вздрогнул, нахмурился и зашагал дальше.

Магазин оказался открыт, он вошёл внутрь, щедро наследив вымокшими кроссовками, и купил заказанные Лёвкой три пачки. Магазин был полностью перестроен, а продавщица за прилавком стояла вопиюще молоденькая, из тех, которые на шутливую просьбу дать ржаной за четырнадцать копеек отвечают туповатым недоумением вместо улыбки, потому что те времена для них — эпоха динозавров, юрский период. В общем, как следует поностальгировать о детстве Серёгину не удалось.

Обратно на дачу он отправился кружным путём, потому что там было посуше.

Раскалённая соль моталась туда-сюда по дну и стенкам казана, подгоняемая длинной деревянной лопаткой, и постепенно коричневела, забирая из чугунных пор индустриальную гарь, которой не дело попадать в человеческую еду. Солнечные лучи отлого стелились над жухлой прошлогодней травой, костёр на глазах делался ярче.

— Ну вот, — наконец удовлетворённо пробасил Лёвка. — Теперь обвороним хорошенько — и приступим, благословясь.

И той же лопаточкой принялся ловко выкидывать соль в подставленную Серёгиным миску.

— Слушай, а ст оит? — усомнился Серёгин. — Времени-то вон уже сколько, а ты сам говорил…

По дороге сюда одноклассник успел просветить его, что приготовление плова было эпопеей часа на три, уж всяко не меньше.

— Ну и что? — удивился Лёвка. — Мы с тобой что, куда-то торопимся?

Обмахнул внутренность казана скомканной бумажной салфеткой, подкинул дров и начал понемногу смазывать горячий металл растительным маслом, добиваясь красноватого румянца — первого начатка будущей патины, благородной, бархатно-чёрной, совершенно непригораемой, куда там тефлону. До её какого следует появления казану было ещё далеко, но для первого раза и такая сойдёт.

Наконец Лёвка удовлетворился достигнутым и принёс из дома белое, нарезанное кубиками курдючное сало. Перетопил, выловил золотистые, одуряюще ароматные шкварки и откупорил прозрачную бутылочку без наклейки, сохранявшуюся во встроенном холодильнике джипа. Выставил на замшелую скамейку две незамысловатые, но довольно симпатичные рюмочки.

— Знаешь, откуда? — кивнул он на них Серёгину. Тот, не видевший одноклассника лет пятнадцать, конечно, не знал, и Лёвка с усмешкой пояснил: — Прикинь, влезли к нам зимой какие-то бомжи… Культурно посидеть, понимаешь, хотели, опять же закусью поживиться… Сторож мимо шёл, огонёк внутри увидел, поинтересовался. Они с перепугу и вылетели обратно в окно, что твои каскадёры. Пузырь с бухлом, святое дело, спасли, а рюмочки бросили. С тех пор те у нас и живут…

— А я уже было решил, что и бутылка трофейная. — В третий раз за день улыбнулся Серёгин и понюхал прозрачную бесцветную жидкость. Из рюмки явственно тянуло сивухой, но этот запах почему-то совсем не показался ему неприятным.

Лёвка благоговейно воздел палец:

— Это, братец мой, настоящий русский самогон. Да не табуретовка «маде ин подвал», а Продукт, с которым «Абсолют» шведский рядом не стоял. Знаю я спеца одного, у него Менделеев на побегушках. Ну, поехали!

Выпили.

Лёвка отправил в рот сразу горсть невесомых, тающих на языке шкварок, прожевал и вдруг стащил с носа очки. У большинства очкариков без защитной скорлупы линз вид становится растерянный и ранимый, Лёвка же уставился на Серёгина пронзительно, обличающе, почти зло.

— Это фигня, братан, будто они нас на себе женят, — проговорил он очень тихо, но со страшным напором. — Брехня! Мужику, которого кто-то там поманит и уведёт, цена в базарный день копейка. Мы сами!.. Сами их себе таких выбираем! Надо это нам зачем-то, обалдуям несчастным!.. — На самом деле Лёвка употребил гораздо более сильное слово. — Не на кого жаловаться, братан! Ни хрена не умеем… найти себе добрую женщину, сделать семью и беречь её… Вот так беречь!..