«Встроенные ограничители» для первого кризиса – «оставшиеся от традиционного общества методы регулирования производства и торговли», сословное деление, абсолютизм; для второго – «крайности монополизма», отсутствие механизмов социального компромисса; для третьего – авторитаризм и тоталитаризм. Их преодоление – революция. Для первого и третьего кризисов - либерализационныереволюции, для второго – мобилизационные.

Что можно сказать об этой схеме исторического процесса? «Кризисы роста», выделенные авторами – явления разного порядка. Ни одна страна не прошла их один за другим. Не были они и стадиями истории человечества в целом, потому что каждый из них – набор принципиально различных явлений.

«Первый кризис» – либо переход к капитализму (буржуазные революции в Англии и Франции), либо переход к зависимому капитализму (Россия второй половины XIX века), либо свержение зависимого капитализма (Китай второй половины XX века). Свести «первый кризис» к индустриализации невозможно, так как в России она завершилась уже после Октябрьской революции, т. е. в результате «второго кризиса», а не «первого».

«Второй кризис» – либо момент эволюции западного капитализма (Великая депрессия и реформы Ф. Рузвельта, «фашистские революции»), либо свержение зависимого капитализма (Октябрьская революция).

«Третий кризис» – либо НТР на Западе, либо реставрация зависимости вне Запада.

Эти разнородные события выданы за этапыпрогрессивного развития, что является полным собранием возможных ошибок: здесь и априорное восприятие капитализма как вершины прогресса, и отсутствие критериев прогрессивности перемен, и отождествление западного и зависимого капитализмов, и сведение революции к восстанию «снизу», а революции «сверху» – к реформе (общее для истмата и «социологии революции»).

Соответственно, то, что с этой точки зрения отнесено к революциям, не всегда является ими.

Революция определяется как «социальная трансформация общества, осуществляемая стихийно, в условиях слабой государственной власти, неспособной контролировать происходящие события и процессы» [624].

Слабость государственной власти вызвана «фрагментацией общества», открытие которой авторы считают своим вкладом в теорию революции. Это «резкое усложнение социальной структуры общества, вызванное размыванием границ и размежеванием интересов в рамках традиционных классов и групп, а также возникновение новых социальных сил, не вписывающихся в прежнюю систему» [625].

Проще говоря, это обострение классовой борьбы, принимаемое авторами за ее возникновение. Классовый подход к проблеме революции отрицается как неприемлемый; взамен предлагается «фрагментация»: борьба идет не между классами, а между мелкими группами людей, принцип выделения которых не раскрыт [626].

Ход революционного процесса таков: кризис старого режима (провал реформ, резкое ухудшение экономической ситуации) – начало революции – приход к власти умеренных (утопизм, неспособность на жесткие меры) – кризис их власти и консолидация «консерваторов» (очевидно, контрреволюционеров) – приход к власти радикалов, жесткими мерами стабилизирующих экономику – кризис их власти – термидор (определение не дано) – приход постреволюционной диктатуры.

Спрашивается: ход каких революций описан этой схемой? Даже в обозначенных авторами временных рамках (без Нидерландской) сюда не подходят ни Американская, ни Китайская. В начале схемы можно уловить сходство с Английской и Российской 1917 года, но к концу остаются только Великая Французская и усиленно подгоняемые под ее шаблон события 1989-2000 годов в России. Цель ясна: облачить М. С. Горбачёва в мантию Людовика XVI, Е. Т. Гайдара – в парик Робеспьера, а В. В. Путина – в треуголку Наполеона, что отвечает видению своей исторической миссии первыми двумя персонажами, выигрышно смотрящимися на фоне потерявших головы прототипов.

Последнее абсолютно серьезно преподносится как доказательство более гуманного характера «революции постмодернизации»: «В условиях перехода к постиндустриальному обществу происходит общее возрождение гуманистических принципов, возрастает ценность человеческой жизни» [627].

С ненавязчивым цинизмом авторы забывают о стабильном сокращении численности населения России на 750 тыс. чел. ежегодно с 1992 года. Министр здравоохранения и социального развития РФ М. Зурабов недавно признал, что за последние 10 лет население России уменьшилось на 9 млн чел. [628]

Цена регресса уже превысила цену прогресса, заплаченную не только Францией в якобинский террор (40 тыс. погибших), но и СССР – в сталинский (примерно 4 млн. репрессированных по политическим статьям УК [799455 казненных, 2 634 397 осужденных к заключению и 413 512 — к ссылке с 1921 по 1953 годы. Умерло в заключении (политических и уголовных вместе) — примерно 1 600 000 чел.; в «кулацкой» ссылке — примерно 400 000. Формальная обоснованность репрессий в данном случае не важна: политаризм уничтожал сторонников социализма, капитализма и своих собственных под одними и теми же предлогами. Таким образом, прямая убыль населения в результате действий советского репрессивного аппарата — порядка 3 млн.] [629]).