На другое утро, во вторник, 29 января, Буш и Бейкер встретились в Овальном кабинете, чтобы обговорить моменты, связанные с внешней политикой, в послании «О положении в стране», с которым президент должен был выступить в тот вечер.

Главное место в докладе занимала война в Персидском заливе. Буш намеревался сказать, что, как доказывает международная реакция на вторжение Ирака в Кувейт, «окончание «холодной войны» явилось победой для всего человечества».

Основываясь на последнем личном послании Горбачева, Буш и Бейкер решили вставить новый абзац в начало речи. Президент скажет конгрессу: «Наша цель — помочь народам Прибалтики осуществить свои чаяния, а не наказывать Советский Союз. В ходе наших последних дискуссий с советским руководством нам были сделаны заявления, которые — в случае их выполнения — приведут к выводу части советских войск, возобновлению диалога с республиками и отходу от насилия».

Буш решил назвать «заявлениями» заверения, только что переданные Горбачевым через Бессмертных. Этот термин, по его мнению, в большей мере отражал скептицизм американцев, как и следующая фраза в новом тексте его доклада: «Мы будем тщательно следить за развитием ситуации»…

Во вторник, 12 февраля, Соединенные Штаты и их союзники подвергли Ирак самой массированной бомбардировке с начала войны. В тот же день Евгений Примаков встретился в Багдаде с Саддамом Хусейном.

Примаков был преисполнен решимости сделать все возможное, чтобы не дать Соединенным Штатам одержать полную победу в войне в Заливе и таким образом позволить Саддаму избежать полного поражения. Он призывал правительство Ирака «объявить о своей готовности» уйти из Кувейта, определив «период времени», в течение которого будет осуществлен вывод войск, а в ответ, сказал он, коалиция согласится на прекращение огня.

Саддам тотчас увидел, что условия мира, предлагаемые Москвой, куда гибче предлагаемых Вашингтоном. И тем не менее он не ответил сразу согласием на это предложение. Сняв военный мундир и отстегнув ремень с пистолетом, он стал задавать Примакову с беспокойством вопросы о том, что же практически последует за его согласием. Когда будут сняты санкции, если он согласится вывести войска? Как он может быть уверен, что иракских солдат при уходе из Кувейта не расстреляют в спину?

Телевизионные камеры запечатлели первые минуты встречи Примакова с Саддамом, когда они тепло обнялись, а затем инспекционную поездку Примакова по городу, когда ему показывали ущерб, причиненный бомбежками. Иракское телевидение передало эти кадры на весь мир, подчеркивая, что Примаков прибыл в Багдад как друг, сочувствующий Саддаму. В Москве несколько советников Горбачева были потрясены тем, как Примаков сыграл на руку иракским пропагандистам.

Примаков же, по обыкновению, отыскал светлое пятно там, где его не было и в помине. Он сообщил телеграммой Горбачеву, что есть «лучи надежды» и что Тарик Азиз готов приехать в Москву для ведения переговоров.

А Горбачев находился в это время под чрезвычайно сильным давлением со стороны тех, кто требовал отхода от «мягкой» политики Шеварднадзе в отношении войны в Заливе. Центральный Комитет и Политбюро выступали за прекращение огня, а партийные аппаратчики открыто выражали сомнение в мудрости поддержки, которую их правительство оказало антисаддамовским резолюциям ООН, утверждая, что лучше было бы, как минимум, воздержаться при голосовании.

В тот день, когда Примаков встретился в Багдаде с Саддамом, газета «Советская Россия» выразила недовольство тем, что решение поддержать коалицию ООН, принятое правительством в 1990 году, по сути «положило конец существованию СССР в качестве сверхдержавы». На другой день высшие политические чины армии устроили совместно с пограничниками КГБ пресс-конференцию, на которой обличали «подстрекаемую американцами попытку уничтожить Ирак».

Многие на Западе считали, что, осложняя коалиции ведение войны, Советский Союз тем самым показывает, что он отказался от «нового мышления» и других благих принципов внешней политики Горбачева — Шеварднадзе. Уильям Сэфайр писал в «Нью-Йорк таймс»: «Холодная война II» началась».

Судя по многочисленным сообщениям, в Восточной Европе опасались, что набирающие силу сторонники жесткой линии в Советском Союзе, в особенности военные, могут попытаться дестабилизировать положение в бывших кремлевских сателлитах, а потом и вернуть себе господство над ними.

Противоречивые сообщения, поступавшие из Москвы, не уменьшали этих страхов. В понедельник, 11 февраля, Горбачев написал всем главам государств Варшавского пакта, предлагая расформировать военную структуру коалиции к 1 апреля. А на другой день советское правительство информировало Польшу, что не сможет вывести свои войска из этой страны так быстро, как хотелось бы полякам. Советы утверждали, что это объясняется отсутствием жилья и рабочих мест для возвращающихся солдат, но многие поляки и граждане других восточноевропейских стран видели в этом руку более зловещих сил.

В субботу, 16 февраля, Тарик Азиз начал свои переговоры в Москве. На следующий день Бессмертных сообщил телеграммой в советское посольство в Вашингтоне суть плана замирения, предложенного Примаковым и принятого Горбачевым.

Четвериков по телефону передал резюме плана Бейкеру, затем вручил его лично Россу. Ознакомившись с документом, Росс позвонил Бейкеру в Белый дом и сообщил, что Советы заполнили некоторые пробелы — так, например, по этому плану Саддам должен вывести свои войска из Кувейта в течение полутора месяцев.

Но другие важнейшие положения были изложены неясно или проигнорированы совсем. Например, не было заложено условие о возвращении военнопленных. Более того, в советской инициативе содержалось положение, против которого Соединенные Штаты решительно возражали — прямая увязка проблемы войны в Заливе с арабо-израильским конфликтом.

Скоукрофт сказал Бушу: «Если не считать вывода войск, все остальное — чем яснее сформулировано, тем хуже. Этот план составлен с целью как можно больше облегчить дело Саддаму».