В ночной тишине, которая наконец-то установилась за окном, Аркадий Михайлович стал раскладывать на столе свои сокровища, сердце его сладко замирало. Он взял перво-наперво золотые, похожие на слегка сплюснутую луковицу, часы на рубиновом шатлене. Конечно, он еще не знал, что такая цепочка из рубинов и бриллиантов называется шатленом, но именно так она и называлась.

Блеск рубинов притягивал взгляд, словно человеческий взор. Аспирант задумался, ему показалось, что он видит в глубине рубина знакомое лица

„Завидчая!" — узнал Аркадий. Лицо улыбнулось ему и исчезло. Недобежкин вгляделся в другой рубин: „Повалихина", и она тут. Сладкое Варино лицо улыбнулось и тоже исчезло. Недобежкин понял, что на минуту заснул. Наследник Хрисогонова встряхнул головой и потряс часами.

„Сколько такие часики могут стоить? Интересно, дадут за них мерседес"? А может быть, даже и не один?"

Прав был в своих упреках Андрей Андреевич Повалихин. Для многих советских молодых люден мерилом праведным всяких богатств был „мерседес", и если бы современный иконописец пожелал написать доходчивую для молодых людей икону, то ангел вместо жезла в руках, означавшего это праведное мерило, должен был бы держать вожделенный почти для каждого юноши восьмидесятых годов автомобиль.

Много „мерседесов" дали бы за один такие часики, потому что это были часики с настоящими кроваво-красными цейлонскими рубинами, оправленными в крупные бриллианты, но кроме того, вещь эта была не совсем забытая, так как это были любимые часы Людовика XV, которые вместе еще с одними часами из его коллекции тоже сейчас находились в чемодане Недобежкина. Эти часы бесследно исчезли из поля зрения владельцев крупнейших ювелирных коллекций еще во время Великой французской революции и пот вдруг внезапно появились в таком совершенно несозданном для королевских драгоценностей месте, каким являлась квартира номер девяносто один дома 7/9 по Палихе.

Как они попали к Ангию Елпидифоровичу, оставалось загадкой. Впрочем, загадок было так много, что молодой ученый даже и перестал задумываться. Все, что с ним происходило в последние сутки, с точки зрения материализма, не лезло ни в какие ворота. Однако, как мы продолжаем утверждать, чудес не бывает. Чудо — это непонятая закономерность.

Недобежкин подцепил из чемодана золотой кубок со сценами обольщения Сусанны старцами.

Вылитая Завидчая, а вот этот самый похотливый старец — не Седой ли? Ага, Иван Александрович, вот вы како-вы-с. Понятно, какие люди служат отрицательными прототипами библейских персонажей. Как верно все схвачено. Ба, а судья праведный, постой-постой, не может быть, кажись, на Ангия Елпидифоровича похож. Жаль, я его плохо помню. Расплылся образ, но, кажется, он. Так, а молодой прислужник… Да, неужели, это я? Нет, все, спать пора".

Недобежкин, который от всех впечатлений за день, если сказать мягко, несколько одурел, решил, что утро вечера мудренее и что завтра утром на свежую голову он уж точно во всем разберется и определится, как жить и как действовать дальше. Главное, теперь и Повалихина, и Завидчая вполне достижимы. Аркадий Михайлович отвязал с пояса кнут и стал укладываться спать. Тигра, которая прыгнула на стол и вместе с ним разглядывала кубок, жалобно замяукала.

— Тигра, не стони так жалобно! — утешил ее хозяин несметных сокровищ. — Ты теперь богатая женщина. Ха- ха — блоха!

Недобежкин, раздеваясь, запел по-шаляпински:

— Милей родного брата ему блоха была. Ха-ха — блоха! А ты ведь не блоха, ты благородное животное из породы кошачьих. Тем более, позову портного и велю вам с Полканом сшить бархатные кафтаны, а тебе, Тигра, поскольку ты дама, еще и соболью шубу сошью с мантией. Полкану — будку величиной с дворец из двадцати апартаментов и цепь золотую, а тебе, Тигра, дуб тысячелетний посажу, чтобы ты по нему прыгала в собольей шубе.

Животные с сомнением смотрели на своего спасителя и благодетеля, но что они думали о его заносчивой болтовне, до конца понять было невозможно. Во всяком случае Недобежкин слегка осекся и вдруг вспомнил о кольце.

— А кольцо-то у меня цело?

Он почему-то заволновался, вспомнив, как Ангий Елпидифорович несколько раз предупреждал его, чтобы он как зеницу ока берег его оловянное колечко.

Нащупав кольцо в кармане брюк, аспирант вытащил его из носового платка, в который оно было завернуто, и повертел перед глазами. Ничего особенного, колечко как колечко, вроде бы по-латыни внутри что-то написано. Однако Недобежкин помнил, что, как только снял его с пальца Ангия Елпидифоровича, так тот и превратился в кучу драгоценностей, поэтому аспирант боялся надевать кольцо на палец.

— Как бы мне самому в ходячий клад не превратиться.

Подумаю еще до завтра, может, лучше на веревочку повесить и на шее носить. Надежней будет, не потеряется.

Недобежкин пришел в восторг от такой своей дальновидности и, отрезав на кухне кусок пеньковой бечевки, повесил себе на грудь рядом с крестиком на серебряной цепочке пеньковую веревочку с колечком убитого им старичка. Конечно, если бы он хотя бы с месяц походил в кружок макраме, который вел инспектор Дюков, он бы знал, каким узлом надо завязывать такие волшебные перстеньки. Дюков-то знал, как завязывать узелки на память, и от сглаза, и от нечистой силы, и против разрыв-травы… Дюков бы его научил таким узлам, что не то что черт — сам багдадский вор к такой веревочке не притронулся бы. Но Недобежкин не посещал кружок макраме и поэтому завязал веревочку на простой, самый обыкновенный узелок, которому в детстве его научила мама. А каким узелкам в детстве нас мама обучит, такие мы всю жизнь и вяжем. Будущее покажет, тем ли узелкам научила мама Недобежкина своего сына.