— Я работала в Берлинском университете, один из сотрудников написал на меня донос. Кажется, так…

— Неарийское происхождение… При том, что Ваша мать — австриячка, — Скорцени в задумчивости прошелся по комнате. — Конечно, каждый гражданин рейха обязан быть бдительным, и рейхсфюрер постоянно напоминает об этом своим подчиненным. Но, возможно, с Вами они перегнули палку… Ваша мать жива?

— Нет, мои родители умерли, когда я была еще ребенком.

— На допросах Вы говорили, что Ваша мать — австриячка?

— Нет. Они бы мне не поверили. У меня были документы на имя Ким Сэтерлэнд, американки.

— Так, — Скорцени остановился и повернулся к ней. — Теперь, я, кажется, понимаю. Очень интересно. Вы жили в Германии под чужим именем? Позвольте узнать, почему?

— По личным обстоятельствам, — ответила Маренн уклончиво. — Мой муж был англичанином. Мы жили в Америке. Ким — звучит более по-американски, чем Маренн.

— История очень странная, согласитесь, — заключил оберштурмбаннфюрер, подходя ближе. — Что же Вы говорили о своей матери?

— Ничего. Я молчала.

— Почему же говорите мне сейчас?

— Потому что там, в Берлине, Вы все равно узнаете, если захотите. И будет хуже, если я солгу.

— Ваш муж жив?

— Нет, я вдова. Он умер вскоре после того, как мы переехали в Америку. Он был тяжело ранен на войне.

— У Вас двое детей. Они оба Ваши? Я обратил внимание, что сын похож на Вас, а вот девочка — совсем нет. Она похожа на отца?

— Нет, у меня только сын. А девочка… — Маренн запнулась, — я удочерила ее в Америке. Ее родители погибли.

— В ней есть еврейская кровь?

— Нет, что Вы! — Маренн испугалась. — Ее родители были англосаксами, я знаю наверняка.

— Допустим, — Скорцени пододвинул кресло и сел напротив. Протянул пачку сигарет, предложил: — Курите.

— Нет, спасибо, — Маренн покачала головой и подняла руки, чтобы поправить непослушные волосы, упавшие на глаза. Черные лепестки тюльпана соскользнули с колен, открывая точеные ноги в шелковых чулках. Скорцени посмотрел на ее колени.

— Мне нравится, что Вы откровенны со мной, или почти откровенны… — он сделал значительную паузу, — мне нравится, что Вы меня не боитесь. Вообще, я заметил, что Вы никого не боитесь, — он щелкнул зажигалкой и закурил сигарету. — Вы красивы, Вы прекрасно пели, у Вас красивое платье, которое наверняка дорого стоит, — он подчеркнул последнее обстоятельство, — мне сказали, что это Ваше платье. Вам шили его в Париже?

— Да, — откликнулась Маренн, вполне понимая, куда он клонит: — Моя подруга Коко Шанель. Это подарок к свадьбе…

— Но…

— Это был второй брак, — сразу поправилась она. — Он не состоялся…

— Понятно. Вам очень идет черный цвет. Вы были богаты?

— Да, — призналась она с грустной улыбкой, — когда-то я была богата и помогла Коко Шанель открыть ее дело. Потом была очень бедна, — она говорила с удивительной легкостью о прошлом. — Потом много работала и снова была богата. Теперь я опять бедна. Платье мое изрядно поношено, не мной, — она уточнила, — а, вероятно, женой коменданта. К тому же на нем нет главной детали — его украшения: бриллиантовой змейки с изумрудным глазком, которой так гордилась Шанель…

— Она, должно быть, в сейфе у Мюллера, — заметил Скорцени вскользь, размышляя о своем.

— Мюллер? Кто это? — Маренн непонимающе посмотрела на него.

— Это шеф гестапо, — оберштурмбаннфюрер перевел на нее взгляд. — Большой поклонник Коко Шанель, знаете ли, — добавил он с сарказмом, — и вообще любитель искусства, особенно ювелирного. Так значит, Вы были богаты? — вернулся он к прежней теме. — Вы получили образование?

— Да, я училась в Америке, потом в Вене и в Париже…

— Кто же Вы по профессии?

— Врач.

— А кто был Ваш отец?

— Маршал…

Скорцени присвистнул:

— Вот как?! А комендант-то в курсе? Он ничего не сообщил мне про такого рода обстоятельства.

— Нет. Он не в курсе, — призналась Маренн виновато, — и те, в Берлине… Они тоже…

— Тоже не в курсе? Не похоже на Мюллера. Неужели Вы обставили шефа гестапо и его доберманов? — Скорцени рассмеялся.

— Я не встречалась с шефом гестапо, — ответила Маренн недоуменно, — моим делом занимался обычный следователь, нервный и очень усталый…

— Все ясно. — Оберштурмбаннфюрер встал, бросил окурок в пепельницу, одернул китель и посмотрел на часы: — Что ж, пора…

Маренн тоже поднялась и взялась за молнию на платье:

— Мне раздеваться? — спросила чуть слышно, не глядя на него.

— Нет, — Скорцени усмехнулся, оглядывая ее, — Вы меня неправильно поняли. Мне пора уезжать. Сейчас Вам принесут ужин и приведут детей. Сегодня Вы будете ночевать здесь, — он кивнул на разобранную постель, которая белела в углу комнаты. — Вместе с детьми.