Иакинф осведомился о здоровье, о впечатлении, какое произвела на графа сибирская столица.

Город Юрию Александровичу не понравился, и он не скупился на саркастические замечания:

— Это скорее какой-то заштатный городишко, нежели столица Сибири, как тут у вас его величают. Во всем городе порядочной мостовой нету. А улицы? Хоть и широки, да косы и кривы. Полноте, существует тут хоть какой-нибудь городской план?

Графу не понравился не только город, но и сибирское начальство.

— А ваш генерал-губернатор? Да это какой-то медведь, а не сановник. Груб невыносимо, и лицо красное, как у шкипера.

Иакинф поспешил увести разговор от этой щекотливой темы:

— А успели вы побывать в местном театре, ваше сиятельство?

— А как же! И признаться, ничего подобного не ждал встретить в Сибири. Как раз позавчера меня свозил в театр губернатор. Подъехали, и я хотел уже повернуть обратно: не театр, а сарай какой-то. Длинное здание совсем вросло в землю. Но Алексей Михайлович с Александрой Ефремовной уговорили. И что же? Оказывается, внутри все как в настоящем театре: и сцена, и партер, и ложи, кажется даже в три яруса. Правда, для партера вырыта глубокая яма, так что в него приходится спускаться. Да, впрочем, зачем я вам все это рассказываю? Вы ведь, наверно, сами бывали в театре, и не раз.

— Нет, не бывал, ваше сиятельство. Наше дело иноческое. Это вам, мирянам, да еще в пути сущим, все дозволяется, а нам, смиренным инокам, по театрам ходить не подобает, — улыбнулся Иакинф.

— И представьте, недурно играют. Мужчины, правда, ужасны. Я думаю, актеры набраны из гарнизонных солдат, но зато среди актрис есть прехорошенькие, особенно одна, как ее? Фамилия еще у нее такая трудная.

— Джимайлова?

— Да, да, кажется, Джимайлова. А вы откуда знаете, отец архимандрит? — погрозил он пальцем. — Очень мила, очень! Думаю, она может быть ангажирована и на иные сцены.

— Что же давали на театре?

— Не помню, какую-то волшебную оперу.

Разговор велся по-французски. С французской легкостью перескакивал он с одного предмета на другой и не скоро перешел к тому, что больше всего занимало Иакинфа. Наконец Головкин сказал:

— Мне говорил про вас граф Потоцкий. Не скрою, не по душе мне нынешний начальник пекинской миссии. Очень уж он необразован и бесхарактерен. Свиту свою совсем распустил. Прогуливаемся на днях по набережной, и вдруг навстречу какой-то черноризец. Едва на ногах держится. Оказывается, иеромонах из его миссии. Европейских языков Аполлос вовсе не знает. И внешность какая-то невнушительная. Нет, не такой человек нужен на пост начальника российской миссии, да еще в такую столицу, как Пекин. Ведь духовная миссия вот уже сотню лет единственное наше представительство в Китайской империи. Через нее осуществляются все наши отношения. И на посту начальника миссии должен быть тонкий и искусный дипломат, образованный и представительный.

Граф откинулся на спинку кресла и испытующе посмотрел на Иакинфа.

— И вот что еще нужно иметь в виду, — многозначительно добавил он. — Помимо связей с китайцами на миссию ложится нелегкая задача наладить добрые отношения с иезуитами, людьми хитрыми и коварными. А они — это вы не должны упускать из виду — пользуются в китайской столице и при дворе богдыхана большим влиянием. И вот начальнику духовной миссии следует войти в доверие к иезуитам, чтобы получить нужные сведения о влиятельных лицах при дворе, благосклонность которых так важно приобрести. Вы сами понимаете, отец Иакинф, что все это требует высокого благоразумия, тонкого ума и, я бы сказал, даже изворотливости. Но, помилуйте, как раз этого-то и не хватает отцу Аполлосу.

Головкин поднялся с кресел, прошелся по гостиной и позвонил в колокольчик. Когда бесшумно явился слуга, Юрий Александрович приказал подать чаю. Готовясь пересечь границу, граф приучал себя к китайским обычаям.

Когда на низеньком столике появился зеленый китайский чай, чуть пахнущий жасмином, Юрий Александрович, подвинув гостю хрупкую чашечку и отхлебнув из своей, продолжал:

— Не стану скрывать, отец Иакинф. Мне кажется, у вас есть как раз то, чего так недостает отцу Аполлосу: и представительная внешность, и тонкий ум, и знание языков, и образование. И когда граф Потоцкий заговорил со мною о вас, я просто обрадовался. Но, я слыхал, у вас какие-то неприятности, расскажите о них, пожалуйста, да и вообще о себе.

Иакинф рассказал о Казани, о семинарии и академии, о своем пострижении и о назначении сюда, в Иркутск. Когда речь зашла о возводимых на него обвинениях, Головкин приметно оживился.

Иакинф рассказал о бунте семинаристов, о суде над ними и о навлеченном на него подозрении в том, что содержал при себе женщину под видом келейника.

Граф смеялся.

— И хорошенькая она была, ваша Наташа? — с веселым любопытством спрашивал он.

Иакинф пытался отделаться шуткой. Но не тут-то было. Графа нелегко было оторвать от такого занимательного сюжета.

— Не таитесь от меня, отец Иакинф, — лукаво прищурился он. — Дело прошлое, рассказывайте все, как было. Меня вам опасаться нечего.

И сам не зная почему, Иакинф чуть не все рассказал графу. Видно, после стольких месяцев молчания и утаек просто захотелось выговориться. Юрий Александрович придвинулся к нему поближе и слушал внимательно, в глазах его загорались веселые искорки. Время от времени он ободряюще похлопывал Иакинфа по коленке.

— Вот и превосходно, отец Иакинф, — сказал он под конец. — Ценю вашу откровенность. Будем считать, что мы договорились. Сегодня же напишу князю Александру Николаевичу Голицыну.