Иакинф смотрел по сторонам. Вот оттого-то дорога и юлит меж многочисленных кладбищ. Справа потянулось обширное кладбище, обсаженное кипарисом — деревом, символизирующим бессмертие. Внутри этой живой ограды Иакинф заметил невысокие конические насыпи-могилы.

Огромный четырехугольник был, пожалуй, не меньше иркутского кладбища, и Иакинф спросил у бошка:

— Неужто и это кладбище семейное, а не общинное?

Тот подтвердил. Оказывается, тут каждое кладбище принадлежит отдельному роду. И на главном месте погребен обычно первый, прочно осевший в сих местах предок.

"А ведь Китай беден землей. Как же можно отдавать мертвым такие угодья?" — размышлял Иакинф.

Впереди раздался грохот барабана, звон меди, завывание гонга. Караван остановился. Путь ему преградила длинная процессия. Открывали ее двое в черных балахонах с длинными трубами, которые издавали пронзительные, раздирающие душу звуки. За ними попарно шли, тоже в черных кафтанах и черных шляпах, какие-то оборванцы и несли на легких носилках множество вырезанных из бумаги фигур — повозки, запряженные по-китайски цугом и со всем прибором, бумажные макеты домов, зонты, веера, копья…

— Что это такое? — спросил Иакинф у стоявшего рядом бошка.

— Как шито? Похорона…

Конца процессии было не видно. Мимо шли музыканты с рожками, цимбалами, двухструнными скрипицами, затянутыми змеиной кожей, гремками. Но над всем владычествовали барабаны и гонги. Именно их оглушающий грохот задавал тон всей музыке. И опять носилки с бумажными макетами домашней утвари, одежд и самых разнообразных вещей, которые окружают человека в повседневной жизни.

— Господин бошко, а что это они такое несут? — обратился опять Иакинф к помощнику китайского пристава.

— Зынай, да-лама, наша така обычая еси: все вещи покойника сжигай нада.

Он подробно стал объяснять, что все изображения из бумаги перед погребением предаются огню в знак того, что родственники покойного из уважения к нему не смеют пользоваться его имуществом. Пепел развеивается по ветру, и таким образом душе умершего возвращается на небе все, что принадлежало ему на земле.

— Да, но отчего же сжигают бумажные изображения, а не подлинные вещи? — спросил Иакинф с наигранным простодушием.

— А зачему? Все равно, все равно!

"Ну конечно, настоящие-то денег стоят, — усмехнулся про себя Иакинф, — и все равно обратятся в прах, а так они еще и живым послужить могут!"

А процессия все шла и шла мимо. Отдельными группами, на некотором расстоянии одна от другой, проследовали китайские священнослужители — буддийские хэшаны в засаленных малиново-желтых хламидах, даосские монахи, или лаодао, как их зовут в народе, в синих балахонах, с начертанными на них г_у_а — целыми и прерванными линиями, имеющими сакраментальное значение, уже знакомые Иакинфу желтые ламы, монахини — почитательницы Гуань Инь — богини милосердия.

— Господин бошко, а к какому же исповеданию принадлежал покойный? — спросил Иакинф. — Тут же, кажется, служители всех известных в Китае религий собрались?

— А кто зынай можина? — пожал плечами бошко.

По его словам, люди богатые нанимают на похороны всевозможных священнослужителей, дабы привлечь побольше духов, а уж какого они исповедания, это никого не заботит.

— Знаеши, да-лама, наша така расыказ еси: сыну сон видела: отцова душа к сыну ходи. Жалуеца: плоха, савсему плоха. На части меня дели. Хэшаны говори: Амитофо {Амитофо — китайская транскрипция имени будды Амитабы.} ходи нада. Лаодао говори: нету, нету, на востока, к Лао-цзы {Лао-цзы — древнекитайский философ, считающийся не только основателем философского даосизма, но и одним из родоначальников распространенной в Китае политеистической религиозной системы.} ходи нада. А жэньшина-манаха говори: на югэ, к Гуань Инь ходи нада.

За пестрой процессией служителей соперничающих религий, которые мирно шли рядком, показалась легкая изящная беседочка, в которой, по словам бошка, покоилась душа умершего, и, наконец, покрытый киноварью одр и на нем огромный сверкающий черным лаком гроб. Массивный и, видно, очень тяжелый гроб несло несколько десятков носильщиков. За гробом, в грубых халатах из посконного, небеленого холста или в белых мерлушковых шубах, мехом наверх, шли родственники покойного. Впрочем, пешком шли только мужчины, женщины покачивались в паланкинах, покрытых белым холстом. Отсюда бошко заключил, что гроб принадлежит какому-нибудь князю или важному сановнику, так как с соизволения богдыхана езда в паланкине — преимущество лиц княжеского состояния.

Долго еще пришлось дожидаться путникам, пока пройдет эта нескончаемая процессия. Наконец караван тронулся дальше.

От былого оживления Иакинфа не осталось и следа. Оно уступило место какой-то горькой и острой печали, когда он ясно представил себе, как осложняет жизнь людей дикость человеческого вымысла. Один обряд похорон может истощить благосостояние самой достаточной семьи, а что уж говорить о тех, кто победнее. Их похороны родственника или тем паче родителя, должно быть, просто разоряют вчистую.