— Откуда эта дивчина? — резко прервала неторопливые размышления Яны новая.

Яна лениво повела плечом.

— Может, со Львова, а то и из Ужгорода. Говорила еще как-то, что в Стрые жила. А еще вроде бы бывала в Каменце…

— Ты что, издеваешься? — вскипела новенькая.

Яна с медлительным равнодушием посмотрела на нее в упор. Ишь ты, губы дергаются, будто у припадочной. Куда и красота подевалась. Правду Гнат говорил, что настоящие украинцы на хуторах живут, а в городах те, кто омоскалился, забыл про этот, как его… дух предков…

— Так я же не знаю точно. Леся-учителька — так ее называют. Если хочешь про нее больше узнать, спроси у самой, когда вернется.

Леся пришла через несколько часов, и походка у нее была медленной, неровной, неуверенной. Казалось, идет по шаткому настилу и боится поскользнуться. Куталась она в платок, туго наброшенный на плечи, на щеках играл яркий, нездоровый румянец. Она устроилась на койке, повернулась лицом к холодной стене и не проронила ни слова. А утром поднялась снова бодрая, в глазах — смешливые искринки.

— Ну вот, подруженьки, — звонко проговорила, — бог даст, скоро я вас покину.

Яна широко раскрыла свои круглые глаза, изумленно уставилась на Лесю.

— Следователь сказал?

— Пока нет, но я сама чую: к этому дело идет.

— Передашь тогда весточку моему Гнату, — мечтательно протянула Яна, — расскажешь ему, как я его кохала, как в этих стенах сырых только про него одного и думала…

— Обязательно, — охотно пообещала Леся, — если бродит еще твой Гнат по лесам да встречусь с ним на узенькой дорожке, то передам, как ты страдала и молилась на него, как на икону… Может, и помилует меня, не прирежет, — неожиданно добавила она.

— Да что ты! — встрепенулась Яна. — Мой Гнат не такой…

— Ага, — продолжала иронизировать Леся, — не такой: он девушек не режет, только насилует…

Пока Яна переводила дыхание от возмущения — Гнат ведь для нее, несмотря ни на что, оставался воплощением всех добродетелей, к Лесе подошла новенькая.

— Нам пора познакомиться, — твердо выговаривая согласные, сказала она. — Меня зовут Ганна, Ганна Божко. — И протянула руку.

Она приветливо улыбалась, и Леся подумала, что улыбка этой дивчине к лицу: она немного смягчала бросающееся в глаза высокомерие.

— От и добре. Мое имя ты уже знаешь. — Леся небрежно стиснула ладошку Ганны, отметив, что мягкая она, ухоженная.

— Кстати, откуда у тебя этот выговор? — вдруг поинтересовалась она. — Никак не пойму: ни на Львовщине, ни в Закарпатье так не говорят.

Ганна отвела глаза, неохотно спросила:

— А что, заметно?

— Чувствуется.

— В войну служила в немецком учреждении. Скажи, и в самом деле бывают случаи, когда отсюда выходят?

— Не так уж и редко. Чекисты тут лишних не держат, у них с законностью строго. Вот она, к примеру, точно выйдет. — Леся кивнула на Яну, все еще не пришедшую в себя от возмущения. — Попала сюда по глупости, в том и вся вина ее перед Советами. А за глупость не судят, за глупость только предупреждают.

— А ты? — Ганна смотрела пристально, изучающе, будто хотела прочитать ответ в глазах, отгадать его еще до того, как будет сказан.

— Со мной сложнее. Думала я, что попалась крепко. И надежду потеряла. Но свет не без добрых людей. Пока человек живет — все надеется…

— Туманно очень, — разочарованно сказала Ганна.

— А яснее и не требуется. Во всяком случае, нам еще с тобой здесь не один день коротать — наговоримся. Если освободят — то не завтра…

И действительно, дни тянулись серые, однообразные — одинаковые. В камере почти всегда стояла тишина. Изредка горестно вздыхала Янина.

Воля давала о себе знать неясными сигналами автомобильных гудков, газетами, которые каждое утро приносили в камеру. Обычно это была «Радянська Украина» — Ганна прочитывала ее от строки до строки и становилась после этого еще сумрачнее. «Неплохо идут у Советов дела», — пробормотала как-то, вычитав, что успешно восстанавливается Киевский университет и трудящиеся столицы с энтузиазмом восстанавливают Крещатик.

— А чего ж, — охотно согласилась Леся. — Они — сила…