– Мне все меньше и меньше кажется, что это может иметь отношение к препарату, который ты приняла в воскресенье, - ответил Шура.
– Но мы не можем быть уверены в этом до конца, пока я не приму ту же самую дозу этого же наркотика. В конце концов, тебе бы тоже следовало принять его - в гораздо меньшей дозе, разумеется - чтобы посмотреть, вдруг у тебя случайно оказалась повышенная чувствительность к этому психоделику. Если только ты сама пойдешь на это. Я хочу сказать, когда все это закончится, когда ты восстановишься.

Он думает, что ему не нужно было говорить об этом прямо сейчас - о том, чтобы мне еще раз принять этот наркотик. Он беспокоится.

Я улыбнулась, приободряя Шуру, и сказала: «Конечно. Может, два-три миллиграмма, и если ничего не будет, мы получим ответ. Но моя реакция будет не настолько сильной, чтобы вызвать повторение всего этого».

Он кивнул мне с явным облегчением.

– Должна признать, - сказала я, - что не могу дождаться той минуты, когда ты примешь этот препарат, чтобы посмотреть, что будет. Впрочем, инстинкт говорит мне, что с тобой все будет в порядке. Возможно, он не окажет на тебя вообще никакого воздействия. Конечно, я надеюсь, что с тобой не случится ничего подобного, что случилось со мной, мой хороший. Никогда. Это же просто ад, ты ведь понимаешь!

С крошечной искоркой изумления я осознала, что в моем голосе звучала определенная бодрость.

Наверное, в переживании такого странного, драматического опыта есть какое-то извращенное удовольствие, ведь это довольно экзотично, несмотря на все сопутствующие страдания. К тому же здесь можно получать и другие маленькие радости, раз уж у меня нет выбора.

– Как думаешь, ты можешь проследить изменения своего состояния на протяжении двух последних дней - все, что ты заметила?
– спросил Шура.

– О, да. Изменений произошло немало, но их трудно точно определить. Белый Разум все еще здесь, однако он больше не господствует надо всем. Думаю, его активность уменьшилась до обычной из-за того, что я признала его и поняла, что он не Окончательная истина, если использовать метафизические термины. Теперь он не давит на меня. Впрочем, непрерывный поток мыслей - это тоже кое-что.

– А о чем твои мысли? Можешь описать любую из них?

Я вздохнула, понимая, что, как только я заговорю, из моих глаз хлынут слезы. Но мне было необходимо поделиться с Шурой.

– Ну, часто мысли идут как бы на разных уровнях одновременно. Вот сейчас на одном из уровней я вижу навязчивый обзор человеческой истории. Передо мной проходят образы людей, начиная с доисторических времен и вплоть до настоящего. Они строят города, пишут книги, рисуют картины, изобретают религии и политические системы, развязывают войны и при этом снова и снова совершают те же самые треклятые ошибки. И каждое поколение задает те же самые главные вопросы и вынуждено давать собственную версию ответов на них.

Трудно удержаться и не почувствовать гнетущее отчаяние от этой картины Я хочу сказать, почему мы, род человеческий, не становимся со временем мудрее? Почему одно поколение не может передать другому свои знания таким образом, чтобы спасти своих детей от попадания в старые глупые ловушки?»

Я пожала плечами, разведя в стороны руки, и продолжила:

– А на следующем уровне я вижу, что, если бы взрослые были на самом деле способны передавать мудрость своим детям, то у них была бы возможность передавать и другие вещи. Наряду с позитивными знаниями ты бы получил все неправильные представления, предрассудки, традиционную межплеменную ненависть - все это тоже бы накапливалось, а потом проникало в потомков. Это означало бы отсутствие новых перспектив, движения вперед вообще бы не было. Если должен быть рост, эволюция, то детям необходимо создавать свой мир по-своему, перенимая что-то хорошее и что-то плохое от родителей и предков, но, в основном, все переделывая и оставляя в истории свой неповторимый след.

Шура внимательно меня слушал.

– Есть еще один уровень, где я вижу пик деятельности всех великих духовных учителей, тех, кто изменили представления людей о жизни, - Христа, Будды, Мухаммеда и тысяч других, сведения о которых до нас не дошли. И я вижу, как рано или поздно их учения становятся лишь одним оправданием для преследования людей, властвования над ними, принуждения. От имени Бога, Аллаха или Кого бы то ни было ведут войны, убивают и разрушают. Понимаешь, происходит бесконечное искажение первоначальной доброй идеи, обретающей новую форму и превращающейся в зло. Старая история.

Шура кивнул.

– Но вместе с этим приходит и осознание того, что даже во времена такого вселяющего ужас института власти, как средневековая церковь, находилась возможность для творчества и было создано немало прекрасных предметов искусства. Мне открывается черное поле, простирающееся до самого горизонта, ужасное, удушающее покрывало, которое выражает все невежество, жестокость и принуждение, сопутствующие церковной власти...

Шура кивнул мне еще раз; эту тему мы с ним часто обсуждали. На самом деле именно он рассказал мне, что в средние века держать Библию дома не позволялось, а нарушение этого запрета грозило наказанием со стороны тех, кто осуществлял власть Святой Церкви. Лишь королям и духовенству разрешалось читать Священное писание и толковать его. Обычные крестьяне должны были верить тому, что им говорили, и жить так, как им велели священники, и не задавать никаких вопросов.