Я повернула голову к Сэму, чтобы поделиться с ним своими мыслями, но замерла с наполовину открытым ртом. Глаза Сэма были закрыты, мягкий свет, который шел из окна в гостиной, очерчивал контуры его лица. У него был рот серьезного ребенка, в нем читалась легкая уязвимость и задумчивость, и лишь в уголках наметилась явная твердость.

Твердость. Где проходит граница между твердостью и упрямством? Ну конечно! Когда человек тебе нравится и ты с ним согласен, это будет твердость, а если ты придерживаешься другого мнения, тогда он будет для тебя упрямцем.

От этого детского лица взрослого человека исходило приглушенное сияние. Я никогда раньше не удосуживалась изучить лицо Сэма. В самом деле, кто будет с пристальным любопытством рассматривать лицо человека, который не является ему ни родственником, ни любовником - по крайней мере, нашей культуре это не свойственно. Поразительно, как много мог рассказать о Сэме его рот, если уделить время и рассмотреть его повнимательней.

Мне казалось абсолютно нормальным вот так рассматривать Сэма.

Я нарушила тишину, осознав нечто большее, чем могла увидеть. «Я только что поняла, Сэм; ты ведь чужой, не так ли? И именно такой путь тебе по душе, тебе нравится быть посторонним». Я по-детски радовалась за себя, за свою способность так глубоко и хорошо все понимать.

Сэм открыл глаза; глаза у него были карие. Он смотрел прямо на меня, в его взгляде не было и следа прежней робости.

Он спросил: «Что ты видишь?»

– Я вижу восхитительное сочетание вещей, которое особенна выдает твой рот, и мне только что пришло в голову - понятия не имею, почему - что ты решил остаться вне обычного, ты знаешь, медицинского братства. Клуба врачей. И, скорее, не потому, что они тебя не понимают, не хотят водить с тобой дружбу; ты сам не хочешь, чтобы тебя приняли, ведь они тебе не нравятся. А это значит, что мне не нужно за тебя волноваться, к чему я склоняюсь.

Не думаю, что Сэм усмотрел какой-нибудь смысл в вышесказанном.

Его губы тронула улыбка, он отвернулся. Через некоторое время он сказал: «Посмотри по сторонам. Видишь что-нибудь интересное?»

Я села на кровати и оглянулась вокруг. Во-первых, выяснилось, что я могу двигаться, не думая о своем животе. Я посмотрела на собственное тело и почувствовала, что оно исчезло; казалось, все было нормально. Никакой тошноты и ощущения, что лучше не двигаться. Теперь я могла отвлечься и перевести внимание на другие вещи.

Поверхность стен в спальне пришла в движение, испуская слабое мерцание. Стоило мне сфокусировать взгляд в одной точке, как в этой области движение останавливалось, но боковым зрением было видно, что в других местах рябь на стенах не прекращалась.

Что-то еще изменилось, но несколько мгновений я не могла точно определить, в чем заключалось изменение. Кровать по-прежнему была кроватью, лампа оставалась той же старенькой, лампой, примостившейся на маленьком столике рядом с кроватью, который все не перестал быть прикроватным столиком.

Через арку я могла видеть окна в моей гостиной, озаренные мягким весенним светом. Мебель выглядела знакомой и дружелюбной. Никаких превращений больше не наблюдалось. Не было никаких танцующих на полу существ. Тем не менее у меня появилось какое-то новое внутреннее ощущение. Мне нужно было рассмотреть его получше. К тому же изменилось время. Казалось, что оно замерло, по крайней мере, на мгновение. Я посмотрела сверху на лежавшего Сэма. «Все кажется обычным, как оно и должно быть. Я хочу сказать, что стулья не превратились в мистических животных или во что-нибудь еще, но во всем появилось что-то очень странное. Это невероятно личное ощущение, в какой-то мере приятное и дружеское, словно я нравлюсь двум своим комнаткам - знаю, это не самое научное наблюдение, которое ты слышал, но появилось какое-то дружеское расположение ко всему - ну, что-то вроде того».

– Я и не просил научных наблюдений, - мягко заметил Сэм.

– И время, - добавила я.
– Время идет не как обычно.

Я капельку помолчала, только чтобы еще раз оглядеться, потом сказала: «Свет, идущий из соседней комнаты, просто великолепен. В воздухе плавают пылинки и, мне кажется, они что-то напевают».

Сэм ничего не ответил, но тишина в комнате была чрезвычайно приятной. Я подумала о том, какой славной была тишина. Я бы не возражала, если бы она продолжалась вечность. Впрочем, я была бы не против, если бы она нарушилась. Просто повсюду не было ни признака напряжения или тревоги. Лишь сияние и абсолютное умиротворение.

Я сказала: «У меня внутри все улыбается. И у меня такое ощущение, что с миром все хорошо. По крайней мере, все нормально здесь, в этом уголочке мира».

– Хорошо, - сказал Сэм оживленно, опуская ногу на пол.
– Очень скоро мы увидим, что происходит в остальном мире.

– О Господи! Ты имеешь в виду, снаружи? Думаешь, это неопасно?

Сэм, недоуменно: «Неопасно? Почему это должно быть опасным?»

Он беспокоится, вдруг мне нехорошо.

– Я в порядке, Сэм, просто я волнуюсь, а что если люди заметят, то есть я же чувствую себя совсем иначе и не знаю, насколько странными мы покажемся другим людям.