Я соврал. Я бы тогда съел, наверно, за один присест дневную пайку хлеба, пять вермишелевых супов и столько же рагу из костей с толченой картошкой, заправленной горьковато-терпким хлопковым маслом.

Но Валю трудно обмануть. Велела растопырить ладони на краю лотка. И, прошуршав корочкой, горбушка очутилась в моих пальцах.

— Ой и прелестное платье мне принесли, Сережа.

— Кто принес?

— Люди.

Валя приложила к халату тяжелое шелковое платье.

— Нравится?

— Нравится. Красивое.

— Креп-сатэн. Не спутай: не сатин, а сатэн.

Я мало чего смыслю в тканях, но постарался сделать вид, что для меня ни что не в диковинку.

— Ты парнишка со вкусом, — лукаво похвалила она.

— А ты девушка с размахом. Второе в этом месяце платье. И дорогое.

— Недоволен?

Я не то что был недоволен, но какое-то раздражение поднималось в душе. В прошлый раз я обрадовался ее обновке, теперь вроде нет. Я сказал, что рад за нее, но сказал невнятно.

Она смотрела на меня так, как, вероятно, глядит в телескоп астроном, озадаченный непривычным поведением давно знакомой звезды.

— Почему у тебя изменилось настроение?

— Откуда ты взяла платье, Валек?

— Хватит, походила обдергайкой. Думаешь, приятно, когда кто-нибудь споет вослед: «Хороша я, хороша, да плохо одета»?

— Я ничего не говорю.

— Не говоришь. Правильно. Ты думаешь...

— Придира ты, Валек.

— Как с папой случилось, я страшно чуткая стала. Ты меняешься ко мне.

— Мнительность. Вот ты вправду меняешься. Кто в прошлое воскресенье уныривал на танцах?

— Ты где-то там стоишь. Ко мне подходят, приглашают. Ты рядом стой. Но ты не терялся... Вон с какими девушками танцевал! Постарше меня.

— Какие попадались.

— Знаем мы вас. Выберете глазами, нацелитесь и, как только духовики заиграют, летите.

Я не стал спорить. И так бывает, как она говорит. Но в прошлое воскресенье было не так. Я правду сказал, что на танцах в клубе железнодорожников Валя избегала меня: ее, должно быть, смущали мои кирзовые ботинки и хлопчатобумажная стираная спецовка. И танцевала Валя не со всеми, кто приглашал. Своих одногодков она шутливо-покровительственно отсылала к девчонкам с бантиками, а сама танцевала с парнями лет двадцати.

— Сережа, ты что замолчал?

— Вкусная горбушка.

— Неужели ты думаешь, что я модница? Я просто соскучилась по красивым платьям. С Гелей напеременку буду носить, она догоняет меня. Теперь себе ничего не буду справлять, только маме и Ванде. Обносились. Эх, Сережа, сколько всего нужно! Одно расстройство! Ты не сочувствуешь...

— Неправда. Я за вашу семью давно переживаю. Если хочешь знать — за тебя сильнее всего... А ты — «не сочувствуешь»...

— Не сердись. Я сболтнула... Сережа, ты бы женился?

— Что?!

— Ты уже думал, на ком жениться?

— Рано еще.

— У тебя усы растут. И ты гордо держишься. Ты бы хотел жениться на мне?

— Хватит смеяться.

— Я не понарошку.

— Где ты слыхала, чтоб ремесленники женились?

— Слыхала. На Фрунзенском поселке девчонка вышла замуж за ремесленника. Правда, у ее родителей свой дом и корова.

— Издеваться будут. Сосунки, мол.

— Пусть! Еще обращать внимание на всяких зубоскалов. Сережа... Вдруг бы получилось, что меня кто-нибудь посватал?

— Кто-нибудь?

— Сватают уже. И мама согласна. Даже рада. Хороший человек, инженер. А я растерялась. У меня нет желания выходить за него. И отвертеться трудно. Только вот... если бы ты согласился жениться. Согласился бы?

— Ловко ты, Валек, фантазируешь.

— При чем тут «фантазируешь»?

— Тогда выходи замуж.

— И выйду.

— Ну чего ты дурачишься?

— Ладно, ладно, не сердись. Ты еще теленочек. И мне только шестнадцать лет. Замуж не выйду. Ладно. Только за тебя. После войны.

— Давно бы так.

— Значит, согласен?

— Слепой сказал «посмотрим», глухой сказал «услышим».

Валя обиделась. Закрыла лоток задвижкой. Я просил, чтобы она опять выглянула. Но Валя отвечала откуда-то из дальнего угла склада, что и так уже выстудила помещение, а оно и без того холодное. Я стал канючить, что не могу говорить, не видя ее лица. Она сжалилась, открыла лоток и снова заговорила с прежней охотой и радостью.

Нам было весело, но я промерз до косточек. Собрался уходить. Она загрустила.