— Непременно будем, — сказал товарищ Сталин, прикуривая от адского пламени. — Вы пока покипите, а я покурю.

— Я не должен кипеть, товарищ Сталин. Это вы должны кипеть, — терпеливо объяснил котельничий.

Сталин пригрозил ему пальцем:

— Ну, работнички. Никто не хочет кипеть на работе. За всех должен кипеть товарищ Сталин. И это вы считаете правильно?

Котельничий помешал под котлом, потом заглянул внутрь, проверяя, как идет кипение, и сказал:

— Надо покипеть, товарищ Сталин.

— Надо покипеть — покипим, — сказал Сталин и протянул руку к котлу.

Котельничий ободряюще улыбнулся.

Сталин убрал руку и отвернулся от котла.

— Смола довольно прохладная. Вы что, решили меня простудить? Нет, не решили, задумали. Именно задумали.

— Ничего я не задумал, — оправдывался котельничий. Температура нормальная, все кипят. Никаких жалоб за последнюю тысячу лет не поступало.

Сталин долго раскуривал трубку. Потом спросил:

— А какая у вас семья, между прочим? Вы же не хотите, чтоб у нее были неприятности?

— У меня нет семьи, — сказал котельничий с некоторой даже грустью.

— А как другие родственники? Может быть, они у вас за границей?

— У меня нет родственников за границей. Нас только двое на свете: я и этот котел. Так что будем кипеть, товарищ Сталин, ничего не поделаешь.

— Так начинайте уже! А то будем, будем, одни слова. — Он заглянул в котел, подул на смолу. — Еще одна горячая точка. Но вы не волнуйтесь, нам не привыкать. Мы уже один раз брали Смольный.

Идея овладевает массами по старому, испытанному способу.

Заигрывает, строит глазки. Вздыхает. Клянется в вечной любви.

Сулит золотые горы и долины.

И в удобный момент овладевает массами и навсегда забывает о них.

Народ Сизифа жил на плоском острове, на котором подняться можно было только собственным ростом. Но люди этого народа росли плохо: жизнь у них была трудная, приходилось много работать и мало зарабатывать. Вот поэтому они не росли.

И тогда у Сизифа возникла мечта: поднять остров на такую высоту, на которой его народ почувствует себя большим, и построить на этой высоте город Неба.

Народу эта мечта понравилась, ему захотелось жить в городе Неба, и от этого мечта Сизифа поднялась горой, и на ней уже можно было строить город.

Вот тогда и покатил Сизиф в гору камень, первый камень будущего города.

Камень был тяжелый, Сизиф так громко кряхтел, что дети пугались и у стариков подскакивало давление. И старики говорили:

— Если ему так трудно, пусть не катит, а если катит, пусть не кряхтит.

Старики плохие мечтатели.

Сизиф уже совсем было выкатил камень на вершину горы, но тот внезапно вырвался из его рук, понесся с горы и убил внизу кого-то из народа.

Этого человека похоронили, а камень поставили на его могиле. Как памятник жизни, отданной высокой мечте.

А Сизиф покатил второй камень. Он катил, а народ внизу стоял и мечтал, как этот камень ляжет в основание города и как в этом городе будет жить народ — на той высоте, какой он заслуживает.

Но камень опять сорвался и убил кого-то из народа. И стал вторым памятником жизни, отданной высокой мечте.

А Сизиф катил и кряхтел, пугая младенцев и повышая старикам давление. Не кряхтел он только тогда, когда камень вырывался из его рук и убивал внизу кого-нибудь из народа.

И старики говорили:

— Пусть уж лучше кряхтит. Когда Сизиф молчит, это самое страшное.

Делая добро, не оставляй отпечатков пальцев: мало ли чем твое добро обернется.

Сегодня уже мало кто помнит об ушастиках, древних жителях земли. Уши у них были такие длинные, что можно было спокойно обходиться без одеял, а женатому ушастику и без простыни: укладываешься на уши жены, а укрываешься собственными ушами.

Это были глухие времена. Ничего вокруг не было слышно, и никто ничего слышать не хотел, потому что у каждого, кто что-то услышал, уши конфисковались в пользу государства. Государство постоянно что-то отбирало в свою пользу, потому что само никакой пользы произвести не могло.

Поэтому ушастики делали все, чтоб сохранить уши, единственное свое богатство. Женщины завязывали уши бантом, элегантно вписывая их в прическу, а мужчины вытягивали уши по швам, так, что ни один звук не смел к ним приблизиться.

У них еще и глазки были большие, приходилось прижмуривать, потому что видеть им далеко не все разрешалось. Один ученый разработал специальный метод: завязывать глазки ушками, чтобы одновременно не видеть и не слышать. За это ему дали государственную премию.

Вот какие это были глухие времена. Глухие не сами по себе, а всенародной гражданской волей. И так бы этим временам глухими и оставаться, если бы не три ушкетера, специалиста по глухим временам.