Пока мы спускались в подземелье, наш проводник рассказывал:

— Здесь есть даже несколько этажей подземных покоев. Когда–то они были великолепно обставлены. Отец его высочества и особенно его дед жили здесь со всей своей свитой во время самой сильной жары, когда наверху не могло выдержать ни одно живое существо. Теперь здесь все обветшало, а потолки обвалились.

Над нашими головами пронеслась летучая мышь, и мы невольно устремились к выходу. И без того в чадящем свете факела тут не очень уютно. Зато в надземной части крепости княжеские покои сияли во всем своем великолепии. Кругом были словно разбросаны павильончики из белого мрамора с изящно вырезанными оконными и дверными арками, выложенные внутри, по иракскому способу, разноцветными изразцами. На стенах, усыпанных крошечными зеркальцами, отражался колеблющийся свет восковых свечей. Тут покойный эмир любовался представлениями танцовщиц, в соседнем зале организовывал пиршества для охотничьих дружин, в другом — выполнял свои обязанности государя, а в самом верхнем павильоне, с широким обзором пустыни, размышлял, стоя на молитвенном коврике, о вечных истинах ислама.

Мы вошли в бала–хану, верхние покои эмира, и встали перед резной рихлой — подставкой для святой книги мусульман. Наверное, так же, как когда–то это делал покойный эмир, мы устремили наши взгляды через жерла старых бронзовых пушек на бастионах вдаль, в сторону Востока, где до бесконечности тянется пустыня Тар. Это была удивительная картина: последние отблески солнечных лучей окрашивали крепостные бойницы и стволы деревьев под нами в фиолетовый цвет, а необозримая песчаная равнина за крепостными стенами уже стала темно–голубой. Всюду властвовала исключительная тишина, не было слышно ни малейшего шороха, а разгоряченный воздух стоял, словно стена. Лишь далеко на горизонте показалась тяжелая свинцовая туча.

— Если хотите осмотреть еще старую крепость и княжеские гробницы, надо спешить, так как скоро разразится песчаная буря, — вывел нас из задумчивости голос офицера.

И он проводил нас через широкий двор к крепкой, но намного меньшей крепости, расположенной в нескольких шагах от первой. В последних лучах дневного света мы осматривали резной мраморный гадди — широкий низкий трон, использовавшийся для коронаций первых эмиров. Обычно они проходили в прекрасное, но очень короткое время здешней весны, когда все вокруг расцветало и одновременно проводился так называемый джашни рохи — праздник пустыни. Он, как мы узнали, в Бахавалпуре отмечается до настоящего времени.

Внезапно налетел ветер, на почерневшем небе сверкнула зигзагообразная молния, загремел гром, и вокруг нас поднялись тучи песка. Через секунду песок заполнил все вокруг. Он кружился, хрустел и свистел вокруг нас, так что в двух шагах ничего не было видно. Песок оседал нам на волосы, бил по глазам и скрипел на зубах.

Стража зажгла старинную лампу во дворе крепости, и ее мигающее сияние сопровождало нас во время шествия по ухоженному тротуару к княжескому кладбищу. Из кустарника выскочила темная фигура часового с винтовкой: он открыл перед нами ажурную решетку, служащую входом в самый большой здешний мавзолей, в котором похоронен праотец рода эмир Бахавал Хан.

Надгробие из гладкого камня покрывала зеленая, прошитая золотом накидка. Свет серебряной чеканной лампы, установленной на ажурных перилах, пробивал красноватый полумрак и своими слегка колеблющимися лучами дотягивался до тюрбана эмира, лежащего в изголовье. Матовый занавес кружащегося песка и бледно–голубые отблески молний придавали окружающим нас предметам сказочную нереальность: создавалось впечатление, что и тюрбан начал двигаться на голове ожившей фигуры. Вместе с начальником стражи мы подошли к мраморной гробнице, развели руки, медленно подняли их на высоту плеч и вполголоса стали читать молитву по усопшему:

— Аль–хамду ли'ллах, рабби'л–аламин, ар–рахман ар–рахим… Слава Аллаху, властителю вселенной, милосердному, сострадающему, судье…

Отзвучали стихи из вводной суры Корана. Мы перешли к гробницам других правителей, рядом с которыми опочила и бегам сахиба, англичанка — супруга последнего эмира. Когда мы остановились у ее надгробия, прикрытого каменным персидско–индийским балдахином, буря стала ослабевать и закончилась так же внезапно, как и началась. Тучи стали расходиться, и из них на индигово–голубое небо выплыл серебряный серп месяца.

Ко всем присутствующим возвратилось хорошее настроение, словно по мановению руки во дворе крепости прямо на чисто подметенной земле появились скатерти, и нас пригласили испробовать бахавалпурские сладости из фиников, изюма, тростникового сахара и гороховой муки. Мы сели перед скатертью, поджав под себя по–турецки ноги, и взяли в руки предлагаемые нам блюда. Во время трапезы текла оживленная беседа о жизни в сегодняшнем Бахавалпуре и о трудностях службы в пустыне.

В самый разгар беседы лейтенант Шаукат, сопровождавший нас, вспомнил, что нам давно уже пора возвращаться. Начальник крепости пытался отговорить нас и предупреждал, что наезженная колея после бури засыпана песком.

— Не упускай из виду холмики, — наставлял он шофера, — недавно мы их насыпали вдоль дороги на расстоянии примерно десяти миль. Если свернете в сторону, то будете блуждать в пустыне до утра.

Однако опытный Мустафа знал сам, что и как. Ведь со старым эмиром он проехал почти всю Западную Азию, а там почти везде пустыня. Мустафа приспустил немного воздуха из шин, включил привод переднего и заднего мостов, дополнительную коробку передач, и мь отправились в темную ночь. Вездеход переваливался с боку на бок, слегка буксовал в местах заноса, однако упорно пробивался вперед. Земляные холмики служили надежными ориентирами, а львов и тигров бояться не приходилось, так как в здешних местах они давно уже не водятся.