«Владимир Ильич! — писал он. — Сегодня я говорил с Марковым о работе Кавказского округа и НКПС — и, кажется, договорились и работа будет согласована. Между прочим, говорили, кто был бы лучшим путейским главкомом…»

Феликс Эдмундович изложил свою беседу с Марковым о возможных кандидатах. Приведя вкратце его отзыв о профессоре Ломоносове, он добавил:

«Я до сих пор из работников транспорта не нашел еще никого, кто бы высказался за Ломоносова. И это пугает меня. При столь тяжелых условиях — при таком отношении к нему руководить транспортом и поднять его — вряд ли будет возможным».

Вечером 5-го января 1922 года, по давным-давно не применявшейся «нитке» графика движения транссибирского курьерского поезда, из Москвы отправился состав особого назначения литер «А».

В вагоне № 4 светилась настольная лампа с зеленым абажуром. Феликс Эдмундович отложил папку с документами и попросил принести ему подшивки «Гудка» и «Экономической жизни», которые он распорядился захватить с собой. В повседневной спешке он еле-еле успевал урывками просмотреть некоторые наиболее важные выступления газет. А ведь иногда небольшая заметка с линии может дать большую пищу для размышлений, чем иная длинная статья…

Феликс Эдмундович медленно листает комплект «Гудка» за последние три месяца. В подшивке гораздо виднее, как изменилось лицо газеты. «Гудок» стал глубже вникать в интересы производства. Вот статья «Шпальное хозяйство», в которой поднимается вопрос об изготовлении железобетонных шпал. «Важная проблема, — думает нарком, — но, увы, нет у нас ни железа, ни цемента для бетона…».

А это еще что? Корреспонденция с линии озаглавлена — «Мох — подбивка для букс». Автор пишет, что острая нехватка подбивочного материала для заправки букс часто приводит к их горению. И вот в некоторых депо Александровской дороги вместо подбивки начали использовать мох, так называемый «кукушкин лен». Корреспондент утверждает, что получены удовлетворительные результаты.

«Так ли это? — мелькает мысль. — Надо поручить специалистам наркомата самим проверить. Может быть, действительно можно временно применять мох, а вдруг эта замена окончательно погубит вагоны? Вот она бедность наша — „кукушкин лен“ в буксах!

Когда-нибудь, прочитав об этом, потомки наши улыбнутся, — думает Дзержинский, — но улыбнутся без насмешки, а добродушно, с теплым чувством к нашему трудному, но героическому времени…»

Взор Феликса Эдмундовича останавливается на долгожданных страницах «Партийная жизнь», «Коммунист на транспорте», «Транспортная молодежь». Наконец-то дела и мысли партийцев и комсомольцев пробились на газетную полосу! А ведь сколько пришлось об этом говорить:..

А вот номер «Гудка», посвященный борьбе с хищениями на транспорте. Передовая статья газеты озаглавлена: «Бейте тревогу!». Только за два последних месяца на железных дорогах было украдено около 800 тысяч пудов продовольственных грузов.

«Ужас! — огорченно думает нарком. — Благонравов докладывал, что, несмотря на принятые меры, хищения не ослабевают, а усиливаются. В своем письме Ленину и другим руководящим товарищам я делился своими мыслями о мерах борьбы с этим чрезвычайным злом. А взятка? Она еще более страшна, потому что „примелькалась“, стала обычным, заурядным явлением на транспорте. „Ехать по-честному, без взятки нельзя — ввек не доедешь“. Это изречение обывателей имеет под собой, к сожалению, основание. Яков Ганецкий рассказывал, что его служебный вагон днями простаивал на станциях, несмотря на неоднократные распоряжения Наркомата путей сообщения. В наших условиях хищение и взятка не могут рассматриваться только как уголовное деяние. Это контрреволюционные акты, направленные на срыв новой экономической политики… С чрезвычайным злом следует бороться чрезвычайными мерами… И не только карательными… Широкое распространение взяточничества па транспорте объясняется также неслыханно тяжелым материальным положением железнодорожников. В этом отношении Наркомпрод должен придти на помощь… Может быть, есть смысл создать временный особый орган по борьбе с хищениями и взяткой? Вернусь из Сибири — все силы брошу против этих главных врагов…».

Подшивка отложена в сторону. Дзержинский устало встает и делает несколько шагов по салону. Но знакомое покалывание в сердце и какая-то слабость во всем теле побуждают его прилечь на диван.

«Болезнь, видимо, свое дело делает, — мелькает мысль у Феликса Эдмундовича. — Недаром доктор Гетье так подозрительно долго выслушивал и выстукивал меня во время последнего осмотра. Снова, в который раз, он говорил: — Строго соблюдайте предписанный вам режим — трудиться не более восьми часов в день. Забудьте о вечерних и ночных занятиях. Никаких эмоций на работе, никаких волнений! Побольше отдыхайте…».

— Никаких эмоций на работе, — мысленно, с иронией повторяет Дзержинский, — значит безразлично относиться к делу, что ли?.. Отдыхать побольше. А что толку? Не умею я отдыхать… Два месяца назад был в отпуску, а улучшений никаких… Правда, в Крыму я кое-какими делами занимался, но не сравнить же с напряженной до предела работой в Москве. Отдыхать… Разве Владимир Ильич, направленный по предписанию врачей в отпуск, не продолжает в Горках работать? Разве оттуда не идет поток его распоряжений, записок, телеграмм?

Напрасно тогда Владимир Ильич предложил на заседании Политбюро, чтобы мне продлили отпуск. Даром потерянное время, а нам его отпущено так мало. Мне лично для поправки здоровья отпуск ничего не дает. Перед отъездом из Москвы я работал уже из последних сил. Отсюда вывод — держаться, пока стоишь на ногах. Что успею сделать, то мое. Вот только бы не свалиться, продержаться, пока вывезем хлеб из Сибири…

Сибирь! Все мое печальное знакомство с ней — это двукратное следование по этапу в дальнюю ссылку. Навсегда останется в памяти заунывный мотив старинной каторжной песни: