Мне везло, мы овладели многими городами, взяли много золота и драгоценностей и продвигались все время вперед, захватывая все новые и новые земли. А потом случилось то, что должно было случиться: в одном из захваченных городов я встретил девушку необычайной красоты и взял ее в жены. Она была дочерью властителя этого города, моего пленника, ради нее я пощадил его, и он жил вместе с нами во дворце как равный.

Я любил жену мою великой любовью, никогда не обижал ее, исполнял все ее прихоти. Золота, драгоценностей, тканей и прочего у нее было столько, что хватило бы на целый гарем и еще осталось бы. Но у меня не было гарема, я и глядеть-то не хотел ни на одну женщину, кроме нее. Она же была со мной любезна и приветлива, но не более. Я знал, что она не любит меня, но и в самом страшном сне не мог вообразить того, что произошло в действительности. В одну из бессонных ночей, предаваясь своим невеселым думам, я услышал, как жена в соседних покоях — а мы спали раздельно, таково было ее желание, — поднялась и вышла из спальни. Крадучись, я последовал за ней. Выйдя из ворот города, она направилась к лачугам, в которых жили беднейшие из беднейших, бесправнейшие из бесправных. В одну из лачуг она зашла. Я заглянул внутрь и увидел на грязной подстилке черного раба. Обращаясь к моей жене, он воскликнул: «Где ты пропадала, подлая женщина, я устал тебя ждать! Быстро приготовь поесть и больше так не опаздывай, а то я не буду спать с тобой, мало ли на свете других дурочек?» Я посмотрел на жену, и сердце мое остановилось: она стала извиняться и унижаться перед этим человеком, готовить ужин. У меня свет померк в глазах, и я ушел от этого дома.

Я не вернулся во дворец, а пошел куда глаза глядят. Шел, пока не перестал узнавать местность. Несколько дней не ел, не пил, а потом упал где-то на дороге и потерял сознание. Когда очнулся, то увидел, что моего хорошего платья на мне нет, а лежит рядом со мной какое-то рубище, оставленное мне вором из сострадания.

И тогда я обрадовался. Я понял, что Аллах наконец-то разглядел меня со своей вершины и полюбил. И я надел это рубище и пошел дальше, пока не очутился в местах, где не ступала нога человека.

И вот, прожив долгую жизнь, я скажу тебе: о дочь Адама! Где Адам, отец людей? Где Нух и его потомство? Где цари Хасро и Кеса? Где цари Китая, люди гнева и мощи? Где цари Хинда и Ирака? Где цари царей — фараоны? Где амалекитяне, где великаны? Где строитель Иерусалимского храма и то, что он воздвигнул? Где Навуходоносор, который был горд и заносчив? Свободны стали от них земли, и покинули они семьи и родных. Где цари правоверных и неверных? Все они умерли и превратились в тлен. Где господа, обладатели сана? Поразила их, клянусь Аллахом, Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний, Опустошительница населенных жилищ, и перенесла их из просторных дворцов в темницы могил. Где Кир и Александр, покорители Вселенной от Нила до Ганга? Где Дарий, где Ксеркс? Срезал их Срезающий жизнь и освободил от них землю. Где населявшие Исфаган и земли Хорасанские? Позвал их вестник гибели, и они ответили ему. Воззвал к ним глашатай уничтожения, и воскликнули они: «Мы здесь!» Не помогло им то, что они построили, и не защитило их то, что они воздвигли. Будь же бдительна, о чужеземка, и готовься к отъезду и расчету, ибо жизнь — лишь суета и коварная обманщица, обитель гибели и соблазна. И только об одном в этой жизни жалею я и вспоминаю, покуда жив, — о слезах моей бедной матери…

Старик замолчал, перестал аккомпанировать себе на сазе и закрыл глаза. Ольга достала из сумочки несколько афгани и положила в жестяную коробку из-под чая, стоявшую перед стариком.

Скиф не стал спрашивать жену о том, что она услышала, но Василек, верный своему характеру, не вытерпел:

— Что рассказывал тебе этот древний старец? Ты его слушала, как маму не слушают.

— То была сказка-притча! — ответила Ольга.

— Ребята, а не поесть ли нам? Скиф, зайдем в харчевню! Ты плов из мелкой вермишели ела когда-нибудь? — спросил он у Ольги.

— Нет, — обрадовалась Ольга возможности похода по злачным местам. — Но хочу.

— Запрещено, — отрезал Скиф. — Отравить могут.

— Это смотря где, — не сдавался Василек. — Я знаю местечко, где безопасность гарантирована. Хабиб — не Хабибулла.

— Все они улыбаются в лицо, а ночью стреляют.

— Игорь! — умоляюще посмотрела на мужа Ольга.

И он махнул рукой:

— Бог не выдаст, свинья не съест.

Когда вооруженные шурави вместе с женщиной вошли в харчевню, обедавшие в это время дуканщики, торговцы, дехкане короткими возгласами выразили свое недовольство. Некоторые тут же встали и ушли, бросая негодующие взгляды на вошедших. Хозяин харчевни Хабиб усадил их, быстро расставил на столе железные миски, плоскую тарелку с горкой пресных лепешек, испеченных в тандыре, положил ложки и вилки.

— Приятного аппетита во имя Аллаха! — пожелал он гостям.

— А руки помыть? — спросила Ольга.

Хабиб принес кувшин с водой, тазик и полотенце. Не скрывая удивления от такой просьбы, он полил на руки гостям воды.

Слуга Хабиба внес большое блюдо с пловом из мелкой вермишели с мясом и изюмом.

— Поливай плов мясным соусом вот из этих жестяных блюдечек. И ешь с лепешкой. Они здесь всегда свежие, — сказал Ольге Василек.

Плов исчез буквально за пять минут.

А Хабиб уже нес на подносе стаканы-армуды и чеканные заварные чайнички — каждому отдельно. И чай в них был не какой-нибудь местный, а лучших индийских сортов.

Раздался голос муэдзина, напоминавшего правоверным о том, что настал час молитвы. Верующие прервали обед, сняли обувь и, расположившись на молитвенных ковриках, пали ниц, лицом к востоку, совершая намаз.

После намаза Хабиб вернулся к гостям.

— Хабиб, сколько раз в день полагается делать намаз? — спросил Василек.

— Пять раз, — почтительно склонился Хабиб перед офицером.

— А что, все афганцы делают намаз? — поинтересовалась Ольга.

— Все хорошие мусульмане делают намаз.

— И женщины? Я не видела, чтобы женщина молилась. А на базаре я вообще ни одной не встретила.

— Женщины тоже молятся, но они это делают дома. Ведь при намазе надо обнажать ступни ног и кисти рук и, конечно, открыть лицо. А им это можно только дома.

— А дети? — не унималась Ольга.