Шрифт:
В Изиде он узнал Неволею Тикэ; она была еще величественнее в своем божественном наряде и казалась настоящим божеством. [136]
Глубоко взволнованным голосом повторяла она ему то, что было ей приказано; это был такой же ответ, какой слышал от Юлии Деций Силан.
Посвящение было совершено.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
В храме Изиды, после мистерий
Когда цаконы вынесли кафедру, на которой сидел Деций Силан, в комнату, примыкавшую к самому храму, сюда явились низшие храмовые служители и сняли с Деция как олимпийскую мантию, так и двенадцать священных одежд. Вскоре принесли сюда же и Мунация Фауста, также подвергшегося тому же процессу раздевания.
136
Да не подумает читатель, что все это выдумка автора – заставить изидиных жрецов заменять богиню внучкой Августа для Деция Силана и милетской девушкой для Мунация Фауста. Такая фантазия была бы вовсе некстати в том труде, автор которого старается быть добросовестным иллюстратором того времени, в которое происходит его рассказ. Апулей сообщает, что он под именем Луция присутствовал на изидиных мистериях, и я говорю тут со слов этого очевидца. «Я находился, – пишет этот верующий, передавая о своем посвящении в упомянутые мистерии, – у самых границ ада и стоял на пороге жилища Прозерпины; оттуда я возвратился, пройдя через все стихии. В самую полночь я видел солнце во всем его блеске и находился в присутствии высших и низших богов и поклонялся им вблизи». (Met., lib. 9).
Молитву Апулея заставил я повторить Деция Силана; и Апулей утверждает, что после его молитвы ему явилась богиня Изида и дала тем самым ответ, который я вложил в уста Юлии. «Чудесное» появление Изиды, в данном случае, находит свое естественное объяснение в замене богини какой-нибудь женщиной и в ловком обмане со стороны жрецов этого культа. Но все века сходствуют между собой: хитрость и обман изидиных жрецов мы видим и в наши дни воспроизведенными в изображении мадонн и разных святых статуй и картин с подвижными глазами и говорящими, и все это делается нынешними жрецами с той же целью – эксплуатировать в свою пользу суеверие толпы.
Рамзет, войдя в комнату к двум неофитам, сказал им, что по установленному обычаю они должны подкрепить себя от утомления, причиненного им продолжительной церемонией; вследствие чего они, по его приглашению, перешли в триклиниум, т. е. обеденный зал, где для этого случая был уже накрыт стол.
Тут они очутились среди новых чудес.
Зал был ярко освещен многочисленными лампадами, канделябрами и ликнуками из блестящего серебра, [137] свет которых отражался на скатерти, вытканной золотом, и на столовой посуде и вазах из драгоценного металла; а воздух быль пропитан сладким запахом душистых трав и цветов.
137
Древние канделябры имели только один фитиль, т. е. огонь, a lychnuchi, как я уже сказал, имели два огня и более в том случае, когда они были висячими, спускаясь с потолка подобно нашим люстрам.
При входе в триклиниум Децию Силану и Мунацию Фаусту была тотчас подана вода для мытья рук. Умыв руки, они, следуя строгому обычаю, надели на себя синтезисы, [138] а головы свои украсили гирляндой из только что распустившихся роз.
Тут открылась дверь зала и в него вошли Юлия и Неволея Тикэ. Сойдя со своих пьедесталов и не окруженные более божественным ореолом, они явились, как простые смертные, одетыми в белые платья и также с гирляндами в волосах. Увидев своих возлюбленных, они поспешили к ним навстречу.
138
Синтезис – synthesis – одеяние, предписываемое обычаем при ужинах и вечерних пирах.
Легче вообразить, нежели описать, эту встречу, полную радости для всех четырех, особенно для молодой милетской девушки и помпейского навклера, питавших друг к другу не мимолетное чувственное влечение, а благородное и глубокое чувство.
После первых слов приветствия внучка Августа, об– ращаясь к Мунацию Фаусту и указывая на Неволею, сказала:
– Вот тебе, о Мунаций, радость твоего сердца. В доме Луция Эмилия Павла она не была, не есть и никогда не будет невольницей: она достойна тебя. Ты видишь, она и тут со мной, и я нарочно взяла ее с собой, чтобы убедить тебя в том, что я считаю ее своей подругой. Она моя venerea, и я поручила ей эту обязанность для того, чтобы всегда иметь ее при себе и видеть ее всеми уважаемой.
Пусть не удивляется этим словам читатель. Venerea, повторяю, была в то время наперсницей римской матроны, но должна была быть, по своему общественному положению, невольницей или вольноотпущенницей. В чем состояла ее обязанность, читатель, вероятно, припомнит; но эта обязанность не делала ее презренной, а напротив, возвышала; и действительно, venerea была самой близкой и любимой невольницей своей госпожи, не только не стыдясь, как это мы увидим впоследствии, своей должности, но, напротив, постоянно гордясь ею. Словом, поручая Тикэ упомянутую обязанность, Юлия уже этим самым делала ее своей фавориткой.
– Пусть вознаградят тебя, о божественная Юлия, сами боги за твое великодушие. Она свет моих очей, дыхание моей жизни, и я готов повиноваться тебе беспрекословно, если ты сохранишь для меня мою Тикэ.
– Вот тебе, Мунаций Фауст, хирограф нашего договора. Хотя мне тяжело расстаться с твоей Тикэ, но по возвращении твоем из Греции она будет отдана тебе: клянусь в этом per Jovem lapidem и Венерой, от которой происхожу. [139] Деций, не так ли мы условились?
139
То есть, клянусь тебе Юпитером камнем. Это была самая обыкновенная формула клятвы у древних римлян. Цицерон пишет (Ad. Flam., 12): quomodo placebit jovem lapidem jurare cum scias jovemi ratum esse nemini posse? Авель Гелий же утверждает, что эта клятва была самой священной у римлян.
– Да, так.
Взяв хирограф, написанный на пергаменте, Мунаций Фауст спрятал его себе за пазуху.
После этого обе пары расположились на обеденных ложах, а невольники подали молчаливо роскошное угощение.
Несомненно, Юлия, Деций Силан и Мунаций щедро одарили изидиных жрецов, если последние оказали им такое внимание и такое гостеприимство. В данном случае могло, разумеется, влиять на жрецов и высокое общественное положение их гостей, заставившее первых быть еще внимательнее к последним.
Но наши влюбленные, занятые более своими чувствами и счастливые своим свиданием, не обращали внимания на вкусные и изысканные яства. На этот раз и я не стану описывать роскошного пира в изидином храме, так как кроме того, что я уже говорил о завтраках и ужинах в предшествовавших главах, мне придется еще, по необходимости, касаться этого предмета в последствии, в виду того, что в эпоху моего рассказа римский мир подпал такому влиянию философии Эпикура, что пиры занимали важное место в римской жизни. Совершенно же умолчать об этой второй половине церемонии посвящения я не мог, так как оргия, следовавшая непосредственно за посвящением, была необходимым условием всей церемонии и одним из сильных средств к увеличению числа адептов.