Когда взгляд остановился на портрете отца, его снова охватили воспоминания. В памяти всплыли наставления, данные отцом при вступлении во владение фирмой. В то время Гаррард только что вернулся из Оксфорда прославившимся спортсменом. В течение года работал под руководством отца в большом торговом доме, не испытывая ни малейшего интереса к делу. Монотонность работы, необходимость встречаться с людьми, стоявшими по развитию гораздо ниже его,— все это было ему не по вкусу. Потом началась война, а вскоре по его возвращении домой умер отец. Он сделался наследником огромного состояния, вложенного в торговый дом «Гаррард и К°». Эрмитейдж, незадолго до того принятый в компаньоны, сказал ему: «Если рассчитываете занять в деле какой-нибудь пост, это увеличит ваш годовой доход приблизительно на 2000 фунтов. Со временем эта сумма увеличится. Но проценты с вашей доли, оставленной в деле вашим отцом, равняются 12 000 фунтов в год».

Приняв решение, он испытал нечто вроде угрызений совести. Он был молод, любил спорт и всякие развлечения. Работа в фирме всегда была ему противна, а пять лет, проведенных на войне, еще более отдалили от дел. Он поручил Эрмитейджу все управление фирмой, распрощался с ним и немедленно окунулся в поток развлечений…

Гаррард глядел на портрет и ему казалось, что замечает в глазах отца выражение упрека и боли. Он отер пот со лба и начал в волнении шагать по комнате.

— Я не оправдал возложенных на меня надежд и даром растратил свою жизнь…

Ему стало душно. Он рванул дверь и вышел из кабинета. Тишина угнетала. Заметив, что в приемной еще горит свет, подошел и открыл дверь. Его глазам предстало неожиданное зрелище. В одном из кресел сидел старик с газетой на коленях. На столе перед ним лежали шляпа и портфель. Старик, который был совершенно незнаком, по-видимому, уснул. Гарвей тщетно пытался вспомнить, когда ему доложили о приходе этого человека.

— Алло! — воскликнул он, подходя.— Если пришли поговорить, извините, что заставил ждать.

Ответа не последовало. Он подошел вплотную к креслу, нагнулся над уснувшим посетителем — и любопытство уступило место страху. С криком ужаса он отшатнулся. Человек, казавшийся спящим, был мертв…

Каждый раз, когда Гарвей вспоминал впоследствии эту минуту, не мог дать отчета в том, почему сразу не позвал врача. Эта мысль просто не пришла ему в голову. Первым импульсом было узнать имя мертвого. Он вынул из его бокового кармана бумажник. В нем были почтовые марки, расписание поездов между Парижем и Лондоном и несколько визитных карточек. Он вынул одну из них и прочел:

«Мр. Эбинезер Б. Свэйл,

выделка кож

Джон Риверс, Коннектикут».

В левом углу стояло: «сырая кожа». Он осмотрел карточку со всех сторон. На ней не было ни малейшего намека на лондонский адрес посетителя. Взглянув на портфель, заметил в замке ключ. В портфеле оказалось несколько бумажных пакетов, перетянутых резинками, и образцы кожи…

Спокойствие вернулось к Гарвею, и он начал обдумывать создавшуюся ситуацию. Подойдя к телефону, чтобы позвонить в полицию, опять взглянул на вынутые из портфеля пакеты. Цифра па верхней бумаге привлекла внимание — это была ассигнация в 5000 долларов. Он быстро просмотрел пачки. Они все состояли из таких ассигнаций. Обернулся и виновато посмотрел на старика, в полузакрытых глазах которого застыло выражение смерти. Гарвей весь дрожал. В первый раз за всю жизнь испытывал страх — нервный, тупой страх, охвативший все его существо. Пальцы, прикасавшиеся к ассигнациям, тряслись.

— Господи! — прошептал он.

Звук собственного голоса успокоил. Хладнокровие и сообразительность вернулись к нему, и он решил действовать. В коридоре не было слышно ни звука. Часы показывали двадцать пять минут одиннадцатого. Гарвей вспомнил, что дежурный придет не раньше полуночи. Он запер дверь и стал с методической аккуратностью пересчитывать уложенные пачками ассигнации. Было 10 пачек по 20 ассигнаций в 5000 долларов. Гарвей заставил себя посмотреть на мертвого. Ему было, по-видимому, лет семьдесят или семьдесят пять. По одежде можно было сразу узнать американца. Еще раз Гарвей обыскал его карманы и портфель, но не нашел ничего, что могло бы объяснить, зачем этот несчастный явился так поздно в дом «Гаррард и К°» и почему носил при себе такую огромную сумму. Гарвей отказался от бесполезной попытки решить эту проблему. Он сунул обратно в портфель образцы кожи, запер его на ключ, потушил лампу и вернулся с пачками ассигнаций в свой кабинет…

Он опустился в кресло, разложил на столе деньги и задумался…

Гарвей, как и многие другие, всегда был педантично честен потому, что ему ни разу в жизни не представилось случая поступить бесчестно. Если бы он увидел человека, нечаянно уронившего стофунтовую бумажку, немедля поднял бы и вернул владельцу. Если бы знакомый предложил принять участие в какой-нибудь мошеннической спекуляции, сулящей большие выгоды, с презрением бы отказался. Но в данную минуту находился в положении, заставлявшем глубоко задуматься.

Завтра, если не чудо, каким казалось только что происшедшее, его имя и имена людей, чьи портреты так серьезно смотрят на него, покроются позором. Несмотря на свою неопытность в делах, он отлично понимал, что рискованно пускать в оборот эти ассигнации. И все же решился. Он не сумел сохранить оставленного ему предками состояния, и теперь представлялась возможность исправить ошибку. Наконец он запер ассигнации в ящик стола, взял шляпу, прошел через приемную, не взглянув на трагическую фигуру в кресле, и, выходя, плотно закрыл за собой дверь. Он пешком отправился к вокзалу. Улицы были пустынны, никто не попадался навстречу. Он вошел в буфет и выпил стакан виски, потом подозвал такси и поехал домой.