Он сжал мешочек, почувствовав твердость камней, которые он использовал для магии, и ощутил нежность волос Теаны.

Был ли он готов?

Да. Может быть, не совсем, но к таким вещам никогда не бываешь готов абсолютно.

Был ли он готов и к смерти?

Образ изуродованного тела всплыл в его памяти.

Да, черт возьми, если это будет необходимо, — он готов и к смерти.

А готов ли он выжить? Был ли он готов выжить и вернуться к Теане?

Он встал, подошел к дверям. Ему казалось, что он слышит эхо тех слов, которые подруга его матери бросила вслед своим гонителям. И вдруг здесь, у этого храма он нашел ответ на вопрос, который искал. Он не осквернил давнюю жертву своей матери. Он сделал то, что должно, и при этом остался живым и здоровым.

С трудом Лонерин открыл дверцу, и его обволокла тьма, скрывавшаяся в храме, более глубокая и плотная, чем ночь.

Все было так, как он помнил: пыльные скамейки, статуя с невероятно злой усмешкой на губах и ряд других страшных статуй в боковых нишах.

Тенаар. Вот он — тот, кто поглотил жизнь его матери, а вместе с ней и жизни тысячи других людей.

Он решительно вошел в храм. Сердце рвалось у него из груди.

Он подошел к колонне, дотронулся до нее рукой. Неровности черного кристалла поранили его руку. Порезы были настолько тонкими, что вначале боли не чувствовалось. Она появилась немного позже, вместе с выступившей кровью.

Сжав зубы, Лонерин снова решительно провел поцарапанной рукой по колонне. Потом отвел руку и сжал ее. Несколько капель крови упали на пол храма.

Спокойно и с достоинством, с поднятой головой, он уселся на одну из скамеек, как раз под статуей, чтобы собраться с мыслями. Сейчас начиналась самая трудная часть дела. Надо было остаться тут, молиться, долго и бесцельно, забывая о себе. Ему надо было стать призраком, как те люди, которых он видел здесь много лет назад. И в то же время голова должна быть холодной и ясной, что бы ни случилось, он будет помнить о своей миссии и о своей цели.

Очень медленно он опустился на колени. Доска, на полу, рядом со скамьей, была жесткой, и вскоре у него заныли колени. Он не думал об этом, еще сильнее сжал все еще кровоточащие руки перед своим лицом и принялся бормотать свою просьбу. Таким было начало.

Ожидание было довольно долгим, более долгим, чем он себе представлял. В первый день никто не вышел. В храме слышалось только завывание ветра. В его сознании всплывали обрывочные, смутные воспоминания.

Белые простыни. Белизна, слепящая глаза. Бормотание, у которого была странная и тягостная особенность вызывать головокружение и тошноту. Голос.

— Давай, малыш, давай… не беспокойся… проходи, проходи…

Темнота, снова голос матери, озабоченный, взволнованный, и голос другой женщины.

— Не может быть, не может быть!

— Он затерялся среди детей… так и знай!..

— Только не мой сын!

Новый дом, больше размером, и симпатичная соседка по дому, озабоченно смотрящая на него. Снова темнота, снова голоса, в лихорадочном бреду.

— Я сойду с ума, если он умрет, Гадара! Он умирает, понимаешь? И я не могу этого перенести!

— Может быть, какой-нибудь другой маг или жрец…

— Его не вылечить, и ты это знаешь.

— Бывает, что излечиваются… надо надеяться…

— Надежды мало. Я отдам свою жизнь, и тогда Черный Бог его спасет.

На следующий день, утром, в храм вошли люди. Лонерин сразу же узнал в них убийц. Его сердце забилось, он надеялся, что все пройдет гладко, что после столь недолгого ожидания его уже выбрали. Однако оба человека прошли вперед, не останавливаясь. Лонерин украдкой посмотрел на них. Это были мужчина и молодая девушка, почти юная. Мужчина даже не посмотрел на Лонерина, девушка — напротив, задержала на нем взгляд, и Лонерин удивился, увидев в ее глазах неподдельное сострадание.

Девушка выглядела немного моложе Лонерина, но на ее юном лице было странно взрослое выражение. Она была грациозной, худощавой, не слишком высокого роста и печальной, Лонерин сразу это понял.

В своей жизни он видел не так много убийц, они легко меняли обличье, умели ускользать, убивали, а потом исчезали. Тем не менее из того, что Лонерин слышал и знал, он составил себе о них достаточно точное представление. И он мог поклясться — мужчина соответствовал образу убийцы, а девушка — нет.

После второго дня чувство времени стало утрачиваться. Лонерина томила жажда, мучил голод, колени онемели и сильно ныли. Он мало спал, уронив голову на скамейку, и часто просыпался, чтобы возобновить свой спектакль. Он чувствовал себя бесплотным, как будто бы растворяющимся в воздухе.

«Мама сделала это, и сделала ради меня. Я должен поступить так же».

Наконец, пришел мужчина, одетый в черное. Он подошел к Лонерину с осторожностью, брезгливо глядя на него.