В последующем работы по переустройству Грузинской вотчины приняли еще больший размах — по сути, они продолжались до самой кончины ее владельца. Аракчеев был неутомимым строителем. В рассматриваемое время он еще только начинал проявлять свои творческие способности в деле преобразования людского быта.

Но уже первые шаги Аракчеева по обустройству своей вотчины показали, какой неуемной энергией обладал этот человек! Какая жажда деятельности жила в нем! Грузино было для него подлинным спасением. Не будь его, он, кажется, сгорел бы. Куда мог бы он, отправленный в отставку в расцвете сил, приложить себя — не будь Грузина? Командовать, надзирать, наводить где-либо порядок, что-либо перестраивать — сделалось за годы, проведенные им на службе в Гатчине и Санкт-Петербурге, первейшей потребностью его души. Эту потребность он сполна мог удовлетворять в своей Грузинской вотчине. Здесь ничто не мешало ему проявлять себя в полную меру своих способностей. Быть может, именно поэтому так часто бросался Аракчеев заявлениями о своем уходе со службы. Конечно, во многом это была игра, но принимал он эту игру, надо признать, легко. И на службу, будучи отставленным от нее, особенно-то и не рвался.

Высочайший приказ императора Павла от 1 октября 1799 года Аракчеев воспринял как большое несчастье. Но не сам по себе факт увольнения от должностей расстроил его более всего, а печальная участь его брата Андрея.

«Сделавшись несчастным, сношу оное с прискорбием в полной мере тяжести онаго, — писал Алексей Андреевич великому князю Александру Павловичу 21 ноября 1799 года. — Но положение моего родного брата генерал-майора обременяет меня, ваше императорское высочество, и доводит до отчаяния, который через меня сделавшись ныне винным и будучи молодой человек, находится в праздности без службы. А как военным судом в покраже из арсенала караул и караульный офицер бывшего его батальона оправданы, то и припадаю слезно к стопам вашего императорского высочества, сделайте мне одну наивеличайшую вашу отеческую милость: исходатайствуйте ему у милосердного нашего государя императора прощение определением его опять в службу, дабы он, будучи молодой человек, мог заслужить и жертвовать своею жизнью за все милости к нашей фамилии. Вашего императорского высочества слово в милосердный час у государя императора может оную милость испросить, а не чье более. Я же оную милость вашего императорского высочества до конца жизни моей буду иметь незабвенною и, утешая себя надеждою получить милосердый ответ вашего императорского высочества, пребуду навек вернейшим верноподданным».

Не удайся заговор против Павла I, Аракчеев был бы, по всей вероятности, уже весной 1801 года возвращен на службу. Трудно поверить, что стоявший на краю гибели император вызвал прежнего своего любимца в Петербург только для того, чтобы поговорить с ним. Убийство Павла в ночь с 11 на 12 марта 1801 года и вступление на престол Александра продлило отставку Аракчеева еще на два года.

Его взаимоотношения с Александром позволяли ему надеяться, что Его Высочество, ставший Его Величеством, не замедлит вернуть его на службу. Завет Павла «быть друзьями» оба они соблюдали свято и честно во время Павлова царствования.

Алексей и Александр дружили, но дружба между ними была непростой. Александр являлся наследником престола, будущим монархом, и это обстоятельство заставляло Аракчеева выказывать в отношениях с ним не столько преданность друга, сколько верность подданного. Алексей Андреевич неизменно подписывал свои послания к Александру словами «усердный», «наиусерднейший» или «наивернейший верноподданный» и часто обращался к нему так, будто тот был уже всамделишным монархом.

«Батюшка ваше императорское высочество, простите меня, если я смею обеспокоить вас сим моим письмом. Я в нем больше ничего не имею, как только хочу слышать и знать о вашем дражайшем здоровье, ибо приверженность моя и усердие к вашему императорскому высочеству останется до конца моей жизни». Так обращался Аракчеев к Александру 2 марта 1797 года. Спустя пять дней, при отъезде из Петербурга в Москву на коронацию Павла: «Батюшка ваше императорское высочество, отъезжая отсюда сейчас, желаю и прошу Бога, чтоб даровал вам здоровья и чтобы скорее я вас мог увидеть. Вот одно мое желание, которого я больше и на свете не имею. Если я буду столь счастлив, что на дороге где-нибудь получу хотя одно слово, писанное вами, то я от радости и удовольствия, конечно, уже буду здоров во всю дорогу». 10 апреля 1797 года заболевший Аракчеев писал Александру из Москвы (на пути домой для излечения): «Приношу мою верноподданную благодарность вашему императорскому высочеству за воспоминание обо мне, оно есть мне первейшее утешение. Но о болезни моей доношу вашему императорскому высочеству, что она меня продержит долго и тем она мне несноснее, что я лишаюсь видеть вашего императорского высочества, но я счастлив и тем, что могу называться усердным верноподданным Алексей Аракчеев». К этому письму Алексей приписал просьбу: «Батюшка, у вас много следственных дел, решите и окончите судьбу страждущих». И на следующий день в новом письме (и все еще из Москвы) просил у Александра прощения за беспокойство: «Ваше императорское высочество, милость ваша ко мне есть одно мое величайшее лекарство, и я, чтоб видеть и быть у вашего высочества, то бежал бы сию минуту, но как я теперь не имею никакого дела, то и решился полечиться, чтоб избавиться от своего кашля, который мне очень досаждает. Простите мне милостиво, что я вчерась напомнил вашему высочеству о делах и был причиною вчерашнего вашего труда после сделанных уже дневных трудов, но милостивая вашего высочества душа, конечно, простит меня. Я счастливее всех на свете, ибо смею называться усердным верноподданным и преданным Алексеем Аракчеевым».

В мае 1797 года выздоровевший Аракчеев ездил инспектировать войска в Ковно и оттуда писал 22-го числа Александру: «Ныне же полученные дела я, батюшка, вскорости отделаю и доставлю уже к вашему высочеству прямо. Ах! Как бы мне приятно было, чтоб я чаще получал от вас таковые дела, тогда бы я был спокоен и видел, что бедный Алексей не забыт и в Литве… Ах! Если бы я мог летать всякий день в Павловское и делать то, что угодно моему батюшке Александру Павловичу». 27 мая он в Вильно, и отсюда следующая записка: «Не видя вашего высочества лично каждый день, желал бы хотя смотреть на портрет вашего высочества, который бы я почитал дороже всего на свете. Впрочем, прося о продолжении высочайшей вашего высочества милости, пребуду навеки усердным и первым верноподданным. Аракчеев».

9 июня 1797 года Алексей сообщал Александру из белорусского города Пружаны: «Шеколад, батюшка ваше высочество, получил и не имею сил за все ваши милости всеподданнейше благодарить, но несчастлив тем, что вы не изволили отписать о своем дражайшем здоровье. Впрочем, препоручая себя в милости вашего высочества и целуя ручки ваши, остаюсь навеки, называя себя смело и незазорно пред своею совестью вернейшим вашим подданным. Генерал-квартирмейстер и кавалер барон Аракчеев».

«Батюшка ваше императорское высочество! Где ваше слово, тут я жертвую жизнь», — клялся Алексей в письме Александру от 12 августа 1797 года.

В свою очередь цесаревич Александр в письмах и записках к Аракчееву [119] не уставал уверять его в своей дружеской привязанности к нему.

«Ты мне крайне не достаешь, друг мой, и я жду с большим нетерпением той минуты, когда мы увидимся», — сообщал Его Высочество Аракчееву 6 июля 1797 года. «Друг мой Алексей Андреевич! — писал Александр Павлович 11 августа того же года. — Не хочу никак пропустить случая тебя поблагодарить за два письма, которые я с чувствительным удовольствием получил, и тебя уверить в искренней моей привязанности и дружбе». Немного позднее: «Друг мой Алексей Андреевич! Как я рад, что ты приехал. С отменным нетерпением жду ту минуту, в которую с тобой увижусь». Еще позднее: «Друг мой Алексей Андреевич! Что тебе сделалось? Отпиши мне подробнее о своем здоровье. Мне всегда грустно без тебя, и если бы не праздники, я бы к тебе заехал». Спустя еще некоторое время: «Друг мой Алексей Андреевич! Я пересказать тебе не могу, как я рад, что ты с нами будешь. Это будет для меня великое утешение и загладит некоторым образом печаль разлуки с женою, которую мне — признаюсь — жаль покинуть. Одно у меня беспокойство — это твое здоровье. Побереги себя ради меня».

Иногда во взаимоотношениях Аракчеева с наследником престола возникало некоторое недопонимание, но оно быстро объяснялось. «Друг мой, Алексей Андреевич! — писал Александр осенью 1797 года. — Чувствительно тебя благодарю за письмо, а особливо за твою доверенность, которая для меня весьма лестна; я надеюсь, что ты уверен в полной моей к тебе. Я божусь, что это наговорил каналья Ватковский, которому я подобного не видывал. Одно мне неприятно было в письме твоем; это то, что ты боишься наскучить мне своими письмами. Ты, я думаю, довольно должен быть уверен, сколько они мне приятны. Итак, я всегда тебе буду благодарен, когда в свободный час ты мне что-нибудь напишешь».