— Не знал бы, не говорил, — с некоторой обидой в голосе отозвался Дрон. — У меня у товарища отец — всю Европу на машине объездил. Индивидуальный автомобильный туризм. Шмотья, техники всякой натащил — пропасть.

— А почему ты уверен, что будешь именно туристом ездить? — спросил Рад. — Человек предполагает, а бог располагает.

— С богом уже договорились. — Дрон сидел в кресле, забросив ногу на ногу — щиколоткой на колено, — вся его поза выражала сибаритское наслаждение проживаемым сейчас моментом жизни.

Рад вспомнил, что на улице, когда спросил об отце, Дрон уклонился от ответа.

— А кто у тебя отец? — снова поинтересовался он. Теперь Дрон ответил. Они сидели у него дома, пили джин и кофе, курили сигары, их отношения совершили скачок, перейдя в новое качество, и теперь можно было ответить, — так, вспоминая ту ночь, заключил Рад позднее.

Отец Дрона был заместителем министра одного из республиканских министерств. Не Эверест, но пик Коммунизма, семь тысяч четыреста девяносто пять метров над уровнем моря — такая высота. Глядеть снизу — отвалится голова.

— А ты что? Работаешь где-то? Учишься? — спросил Дрон.

Мехмат МГУ — ни разу еще не бывало, чтобы, называя свой факультет, Раду пришлось испытывать чувство неловкости и смущения.

— А, в НИИ куда-нибудь пойдешь париться, — небрежно откомментировал его признание Дрон.

— Почему непременно в НИИ? — уязвленно произнес Рад. — В аспирантуру, может быть. Очень даже может быть.

— А потом, значит, студентам «а квадрат плюс б квадрат» объяснять, — продолжил свой комментарий Дрон. — И что, интересно?

— Ну, не «а квадрат плюс б квадрат», кое-что посложнее, — попробовал защититься Рад.

— Это понятно, что посложнее, это понятно. — Дрон запил сигарную затяжку глотком джина, глотком кофе из фиолетовой узкой, похожей на перевернутый конус чашки. — Но все равно тоска, согласись. Не тоска, нет?

— Нет, не тоска, — мгновенно ответил Рад, ощутив себя фехтовальщиком, отбивающим грозный выпад противника.

— Ну да, каждому свое, — отступил Дрон — как опуская шпагу. И вскричал, наставив на Рада указательный палец: — Было написано над воротами Освенцима! Каждому свое — Jedem das Seine!

Так за джином, кофе и сигарами они досиделись не до открытия метро, а до рассвета, до часа, когда и тому, и другому подошла пора двигать в свои альма матер — каждому в свою. И уже Рад, разговаривая с Дроном, без всякой неловкости смотрел ему в лицо, чего еще не мог делать, встретившись с ним в той квартире на «Профсоюзной»: его необыкновенный нос с набалдашником так и притягивал к себе взгляд, все время вместо того, чтобы в глаза, смотрел на него, и казалось, Дрон это замечает, и ему неприятно. И уже было ощущение, что знакомы нещадно давно, целую пропасть лет, необходимы друг другу и теперь так и поведется: будут перезваниваться и видеться.

Со словами об этом — надо бы почаще встречаться, может, даже — ха-ха! — сгонять вместе на какого-нибудь очередного Горовица в Консерваторию — и распрощались, спустившись в метро, на платформе станции «Проспект Маркса», что спустя несколько лет станет «Охотным рядом».

И так сначала и было: перезванивались и даже встретились раз — Рад хотел прочитать «Окаянные дни» Бунина, вышедшие тогда впервые в «Советском писателе», и у Дрона они, разумеется, были. Встречались они уже весной, в мае, после праздника Победы, жизнь у обоих неслась вскачь, вырывала поводья из рук — защита диплома, госэкзамены, распределение, рекомендация в аспирантуру, возьмут, не возьмут, — а после августа вообще понесла — непонятно, как удержаться в седле. Какую-то пору Рад вспоминал о Бунине, взял и не отдал, как некрасиво, надо бы позвонить, договориться о новой встрече, но ни разу не позвонил, а потом уже и не думал ни о чем таком, забыл о книге — и с концами.

Дрон ему тоже не звонил. Вспоминая иногда о нем, Рад прежде всего это и отмечал: не звонит. Что было родом оправдания собственной пассивности. Впрочем, если бы Дрон позвонил, Рад удивился бы его звонку. Ничего их не связывало, кроме той ночи. А она никак не продлилась в их жизни. Не дала корней. Зерно, упавшее на каменистую почву, истлевает, не принеся плода. Наверное, если бы все же вдруг позвонил Дрону, тот был бы удивлен точно так же, как удивился бы его звонку Рад.

Часы на стене напротив окна показывали половину девятого.

Рад повернул голову к окну. За окном еще было темно. Хотя, несомненно, скоро начнет светать. Даже и в декабре половина девятого утра — это время, когда рассвет топчется на пороге. Еще какие-то полтора месяца назад в половине девятого он уже целые полчаса был у себя в фитнес-клубе — в костюме, свежей сорочке, хранящей на своих бритвенных складках жар утюга, при галстуке: в середине дня хозяин может позволить себе отлучиться и на час, и на два, и на три, но к открытию он должен быть на месте как штык — даже если желающих заняться своим боди не будет еще ни души.