Шрифт:
— Жена генерала?
— А кто же еще? Свидетелев в таком деле не бывает…
У Мишки веревкой вдруг сошлись выгоревшие за лето брови над переносьем, а желваки на щеках как собаки — так и забегали, так и забегали взад-вперед, только что не лают. В чем дело? Сидели-сидели два друга-приятеля на теплом солнышке, под кустиком, обменивались мирно опытом под водочку с берестяным душком — и вдруг трам-тарарам и гроза на ясном небе. Позавидовал? Генеральша эта самая в печенки въелась?
— Объясни свое поведение, — потребовал Егорша. — У нас старшина Жупайло, знаешь, как в этом разе делал?
Мишка вскочил на ноги, морду в землю — прямо дугой выгнулась косматая, давно не стриженная шея — и наутек. Не в обход по тропинке, а напрямик, через кусты, — только треск пошел.
Яростно залаял Тузик.
Егорша схватил недопитую бутылку, шарнул, как гранату, в сторону собачонки — задавись, сволочь! — а потом встал, отряхнул гимнастерку и бриджи, затянул ремень на последнюю дырочку, так что ящиком расперло грудь, и пошел, не оглядываясь, на дорогу, по которой только что верхом проехал Лукашин.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Туман, туман над Пекашином…
Как будто белые облака спустились на землю, как будто реки молочные разлились под окошками…
Редко, очень редко на пекашинскую гору забираются туманы, все больше вокруг деревни ходят. Низом, по подгорью, по болоту. Но уж когда заберутся прощай белый свет: в собственном заулке ничего не увидишь.
Да, подумал Михаил, стоя на крыльце и поеживаясь от сырости, сегодня до обеда нечего делать в поле.
Он бросил недокуренную папиросу, с криком влетел в избу:
— Федька! Татьяна! Живо за грибами!
Федька заворочался на своих полатях только тогда, когда Михаил проехался кулаком по лопатинам, а Татьяна, та и вовсе голоса не подала из своего девочешника. И как тут было не вспомнить Петьку да Гришку! Те, бывало, команды не ждут, сами все уши прожужжат: «Миша, за грибами ехать надо… Миша, заморозки скоро начнутся…» — а уж утром-то в день выезда на бор только пошевелишься чуть-чуть — как штыки вскочат.
Вчера наконец от Петьки и Гришки получили письмо. Дурачье — двадцать копеек на марку пожалели, с Гриней-карбасом из Водян послали, а Гриня в районе накачался — замертво, как бревно лежачее, мимо Пекашина провезли. И вот только вечор, через десять дней, занес — Михаил как раз с поля приехал, когда Гриня в заулок ввалился: «Мишка, ставь полбанки — письмо от брательников». Вести были что надо: учатся! Сошел с рук Тузик, и, хоть в доме не было ни копейки, Гриню угостили: под дрова четвертак у Семеновны заняли.
Михаил вышел из дому один. Татьяне и Федьке, оказывается, в школу сегодня идти, а матери и подавно нельзя: корова, печь, Вася…
В тумане он прошел заулок, задворье и вдруг подумал про Лизку, про Егоршу: а им-то грибы надо?
К Ставровым Михаил подкатил на телеге.
По привычке он гулко забухал сапогами на крыльце боковой избы — подъем, подъем! — и только наткнувшись на мокрый кол в воротах, вспомнил, что Егорша и Лизка на днях переселились в передние избы.
Открыла ему сестра.
— Чего такую рань? Мы ведь еще дрыхнем… — И, стыдливо потупив глаза, отступила в сторону.
Зато Егорша — ни-ни, одеяла на голое брюхо не натянул. И вообще, зубы стиснуты, глаза в потолок — пошел ко всем дьяволам!
Понятно, понятно, сказал себе Михаил. Не понравилось, как я вчера на поле вскипел. А кто бы не вскипел на его месте, когда перед тобой петушиные подвиги расписывают, сестру твою родную предают да в грязь топчут?
Однако он сейчас и виду не подал, что накануне между ними черная кошка пробежала.
— Давай, давай! Мигом! Солдат еще называется! Он схватил Егоршу за ноги, стащил с постели, вольготно раскинутой посреди избы, — совсем как в былые времена! — кивнул на белые, наглухо затканные туманом окна:
— Грибы наказывали, чтобы мы в гости приехали. Заждались, говорят.
— А ведь это мысля! — сразу воспрянул Егорша.
— Мысля! Молчи уж лучше — не трави душу. Умные люди с вечера о грибах думают.
— Да в чем дело? — спросил Михаил у насупленной сестры.
— Со стиркой я вечор разобралась. Оля выходной дала — дай, думаю, приберусь немного…