Позже Ротманн вспоминал, что никто из них тогда и не думал о России. Считалось, что фюрер договорился с русскими надолго и они хоть и не друзья, но и не враги.

В августе 1940 года Гиммлер окончательно ввел все полки, отдельные батальоны и службы дивизии «Мертвая голова» в состав войск СС, так что вопрос о возвращении к прежним обязанностям отпал навсегда. Почти год они оставались в оккупированной Франции, меняя места дислокации. Аваллон, Биарриц, Бордо… И вдруг в начале июня сорок первого – Мариенвердер, Восточная Пруссия.

К этому времени они были оснащены как настоящая пехотная моторизованная дивизия со своей дальнобойной зенитной артиллерией, сотнями пулеметов и даже двумя десятками легких танков для ведения разведки. Отто Ротманн был тогда командиром мотопехотной роты, а Зигфрид – роты легких танков. В этом качестве они и вломились со своей дивизией в составе северной группы армий в пределы громадной сталинской империи.

Восточная кампания с первых дней отличалась от западной. Это была война не с целью принудить противника к заключению мира, пусть и на очень тяжелых условиях, а с целью полной ликвидации его государственности.

Ротманн с удивлением наблюдал бесчисленные колонны пленных русских и всех тех, кто жил вместе с ними в этой стране, покорно шедших вдоль обочин пыльных дорог. Их было так много, что казалось невероятным, как противник еще сопротивляется и война еще не окончена. Они брели многотысячными толпами, здоровые и как будто равнодушные ко всему происходящему. Раненых почти не было. Без ремней, в своих нелепых широких гимнастерках, это были уже не солдаты. В их лицах не было ни ненависти, ни воли к сопротивлению. И самое удивительное, что по полям и дорогам, оврагам и перелескам стояло и лежало громадное количество их разбитой техники. Тысячи танков и самолетов, машин и орудий. Многое было искорежено, но многое выглядело совершенно целым. Значит, им было чем воевать.

Шли месяцы. Пыль и жара сменялись постепенно непролазной грязью и холодным ветром, а потом стужей и снегом. Вот-вот где-то на юго-востоке должна была пасть вражеская столица. Но этого всё не происходило. Потом разговоры о скором взятии Москвы и вовсе прекратились. Вся центральная группа армий была отброшена невесть откуда взявшимися силами противника и перешла к обороне. Двести лихо катившихся на восток дивизий сначала забуксовали на бездорожьях, а потом окончательно остановились в снегах. В тех самых снегах, из которых 129 лет тому назад так и не вернулась великая армия Наполеона. И это было плохим предзнаменованием. Ни с чем подобным вермахт еще не сталкивался. Окопная позиционная война уже один раз погубила германскую армию, и многие из старых генералов в конце сорок первого года вновь ощутили неприятный холодок надвигающейся катастрофы.

В начале февраля следующего года «Мертвая голова» вместе с пятью армейскими пехотными дивизиями и многочисленными отдельными подразделениями была полностью окружена в снегах под городом Демянском. Фюрер не позволил отступить, и противник, провалив фланги немецкой обороны южнее и севернее города, сомкнул кольцо позади него. Казалось, что мороз должен сделать невозможным ведение дальнейших боевых действий с обеих сторон, но русские беспрестанно атаковали и обстреливали окруженную группировку, командование которой принял генерал фон Алефельдт. Три советские армии, не считаясь с собственными потерями, наносили по плацдарму со стотысячным немецким гарнизоном удар за ударом. Связь с основными силами осуществлялась только посредством воздушного моста, и если бы его не было…

Наступили недели нечеловеческих испытаний. Снаряды не брали промерзшую землю, разбрасывая лишь снег и обломки, именно обломки, непогребенных, заледенелых трупов. Были часы, когда Ротманн не верил даже в один шанс из тысячи, что выживет в этом ледяном аду. Он рассмеялся бы в лицо любому, кто сказал бы, что это еще возможно. Но когда на позициях появлялся хромающий Эйке, желание драться и уцелеть вновь возвращалось.

Однажды во время яростной танковой атаки противника одинокая русская «тридцатьчетверка» прорвалась до второй линии обороны. Достигнув траншеи, она развернулась и, взметая снег, пошла прямо вдоль нее. Гусеницы с лязгом проносились над падающими на дно окопа солдатами. Правая шла по брустверу, левая – по задней кромке. Свернуть без риска провалиться одним боком в траншею танк уже не мог. Ему ничего не оставалось, как, давя пулеметные ячейки и тех, кто не успел спрятаться, двигаться вперед.

Оказавшийся в этом окопе Отто Ротманн едва успел стащить растерявшегося пулеметчика и его «МГ-34» с бруствера и броситься вниз. Промерзшая земля, прочная, как бетон, не обрушивалась под многотонной машиной. Упавших только припорашивало снегом. Когда танк прошел дальше, Ротманн вскочил, вытряхивая снежную пыль из-за шиворота и посмотрел ему вслед. В это мгновение «тридцатьчетверка» неожиданно провалилась вниз, и верх ее башни стал почти вровень с землей.

Перекрытие оказавшегося на пути блиндажа, на котором экипаж хотел развернуться, не выдержало и вместе с машиной рухнуло, раздавив находившихся внизу раненых и обмороженных из соседнего артдивизиона. Поскребя под собой гусеницами, танк заглох. Его пушка оказалась зажатой между обломками вздыбленных бревен, и башня была лишена возможности повернуться.

Бой на этом участке затих. Все, кто были рядом, смотрели на попавший в ловушку танк, медленно подходя ближе. Кто-то достал гранаты, но прозвучала команда ничего не предпринимать. К танку приставили автоматчиков с заданием пленить или в случае сопротивления уничтожить экипаж. Но время шло, а никто не пытался выбраться наружу.

Через час подъехал Эйке. Тяжело опираясь на свою трость – еще в июле он был серьезно ранен в ногу, – группенфюрер подошел ближе.

– Где экипаж?

– Еще там, – ответил стоящий рядом солдат.