Что ж, пошли. Действительно: отец, мать, девушка. Толстенькая, миловидная. Штурман мой с нее глаз не сводит. Влюблен. Ну, посидели, поговорили, выпили. Вижу — семья вроде хорошая. Потом молодые пошли гулять. Мать говорит: «Симпатичный он, Сережа ваш. К Любочке хорошо относится. Но только должна я вам сказать… Предупредить, чтоб все было по-хорошему…» «А что такое?» — «Да вот… ребенок у Любы. Два годика. Один офицер был, морской, сошлись они, а потом он бросил ее, уехал куда-то на Север, ни слуху ни духу…» — «Сергей об этом знает?» «Нет, — говорит. — Не решится никак она сказать. А я, — говорит, — думаю, чего ж скрывать, надо все по-хорошему…»

По дороге домой Матвеев, старпом, говорит мне: «Наплачемся мы с нашим штурманом. Какой-то он непутевый». «Просто очень зеленый, — отвечаю. — Инфантильный, если угодно».

На другой день спрашиваю Бричкина: «Вы знаете, что у нее ребенок?» Вижу — поражен. «Не может быть, товарищ командир! Она девушка». — «Точные сведения, штурман. Мать ее сказала». «Почему, — говорит, — почему же она меня обманывает?» А у самого прямо-таки слезы в глазах стоят. «Слушайте, — говорю, — штурман, я просто хотел, чтобы вы правду знали. Может, она не сказала о ребенке только из боязни потерять вас. Может, она еще признается, честно все расскажет. Я к тому веду речь, чтобы вы не торопились, узнали бы ее получше». «Не нужна она мне! — отрезает. — Раз с самого начала не сказала, значит, она лживая. Все они лживые…»

Пытался я его убедить, чтобы не обобщал поспешно. Что все еще у него впереди… Ну, известно, что говорят в таких случаях. Долгий был разговор…

Голос по радио объявляет посадку. Старлей с чемоданами устремляется к выходу. Нам со Студенцовым торопиться некуда — багаж у нас невелик, у него — толстый портфель, у меня — маленький чемоданчик. Мы медленно продвигаемся за густой толпой к выходу на перрон.

— Что же дальше с ним было? — спрашиваю я.

Студенцов косится на меня, будто впервые увидел.

— Дальше? Дальше назначили меня командиром новой лодки. Я должен был сформировать команду и выехать с ней принимать лодку после заводских испытаний. Штурманом хотел, конечно, Бричкина взять. Но у кадровиков был другой на примете. Я не стал спорить, и без того на меня обрушились тысячи забот. Закрутился… Накануне моего отъезда приходит ко мне Бричкин: «Значит, не берете меня, товарищ командир?» Объясняю ему: «Хотел взять, но кадровики утвердили другого. Ничего не поделаешь, штурман, продолжайте служить с Матвеевым.

Будьте только поаккуратнее насчет знакомств и выпивки». Покивал он головой. Пожали руки, простились. Я уехал… Потом уже, черев год или больше, случайно дошел до меня слух, что демобилизовали Бричкина. Командиром после меня назначили Матвеева, старпома моего. Что-то у них произошло. Не сработался, в общем, он с Бричкиным. А жаль. Потеря для флота.

Последние слова Студенцов произносит уже на перроне. Мы идем под мелким дождичком вдоль зеленых вагонов с заплаканными окнами. Нам навстречу течет толпа, наплывают лица: озабоченные, смеющиеся, замкнутые, а вот красное, обветренное лицо с бесшабашными светлыми глазами…

Студенцов останавливается, я тоже. Бричкин, чуть пошатываясь, подходит к нам, его нейлоновое пальто распахнуто, мокрые соломенные волосы выбились из-под кожаной кепочки.

— А я в-вас ищу, Геннадий Андреич, — говорит он, раздвигая губы в напряженной улыбке и обдавая нас водочным духом. — Пр-роводить пришел. Если неприятно, вы скажите, я уйду.

— Нет, ничего, штурман. Только дождь вот… Давайте в вагон войдем.

— Как прикажете.

Пожилая проводница проверяет наши билеты и неприязненно смотрит на Бричкина, когда он поднимается вслед за Студенцовым в вагон.

В купе пусто. Мы садимся, Бричкин вытаскивает пачку «Варны», рассыпает сигареты и шаркает ногой, загоняя их под полку.

— Выпить не хотели, так, может, покурим? — протягивает он пачку Студенцову.

Тот берет сигарету, но после двух-трех затяжек гасит ее в металлической пепельнице.

— Вот как встретились, Геннадий Андреич.

— Да, встреча… — Студенцов обеими руками приглаживает жидкие волосы. — Как живете, штурман?

— Сергей Михайлыч меня зовут.

— Помню, что Сергей, а отчество забыл… Вот что, Сергей Михайлович, времени у нас мало. Вы мне расскажите, что с вами произошло…

— Как меня с флота выгнали? — недобро усмехается Бричкин. — Извольте, дорогой Геннадий Андреич, расскажу. Не смотрите, что я выпивши, — я все хорошо помню… Когда вы уехали с новой командой, я решил это дело отметить. За родного командира не грех выпить, а? Не каждый день р-родной командир уезжает… А в «Якоре» — Зиночка, бывшая невеста, губки надутые, на бедного штурмана и не глянет. С одного борта он к Зиночке подходит, с другого — нет, отказано в швартовке. Как утешиться бедному штурману, куда ему податься? Дожидается он закрытия ресторана и вызывается упомянутую Зиночку до дому проводить, не скрывая своих пылких надежд. Тут проходит некий старший офицер и начинает урезонивать расшумевшегося штурмана: дескать, идите проспитесь, лейтенант. Послушаться бы благого совета — так нет. Надерзил я старшему офицеру. А дерзость дор-рогой Геннадий Андреич, наказания требует. Не оставил этого дела старший офицер, сообщил на бригаду о моем непотребстве — я ведь фамилии от него не скрыл. И, осерчавши, отвалил мне командир Матвеев пять суток при каюте.