Заднестровское сражение ярко подчеркнуло, что в воздушном бою нельзя придерживаться шаблона, что победа сопутствует тому, кто творчески решает боевые задачи, кто является бойцом-новатором, кто умеет предвидеть и настойчиво ищет более действенные приемы борьбы, противопоставляя противнику свою тактику, инициативу и волю. Лично для меня, окончившего это сражение значительно увеличившимся счетом воздушных побед – тридцать четыре, – и для моих однополчан это сражение послужило толчком к еще более вдумчивому анализу вражеской тактики, к еще более настойчивым поискам свежих тактических комбинаций. Впереди еще предстояли ожесточенные, решающие бои. К ним мы, летчики-истребители, должны были притти с еще более эффективными тактическими приемами, разящими противника наверняка.

Весной нынешнего года наш полк перебазировался на полевой аэродром, расположенный на берегу Одера. Да, мы теперь были в Германии. Мы теперь дрались с немцами над их собственной территорией! Наш аэродром находился столь близко от передовых позиций, что немцы часто обстреливали его артиллерийским огнем. После взлета, собираясь на кругу, мы могли видеть поле боя. Столь близкое базирование авиации к линии фронта уже стало для нас делом привычным. В большинстве последних наступательных операций Красной Армии мы, летчики-истребители, шли буквально по пятам наших наземных войск, подсаживались порою туда, где были только передовые танковые отряды. В воздухе же мы стали действовать исключительно за линией фронта, над вражеским расположением. Теперь советская авиация была полным хозяином неба, времена настали иные.

В связи с этим здесь, в нескольких десятках километров от Берлина, мне вспомнился случай, имевший место с одним из летчиков нашей эскадрильи. Произошел он еще на Украине. Тогда немцы в воздухе представляли еще довольно большую силу. Однажды я выслал на прикрытие своих войск шестерку «Лавочкиных». Вначале всё шло хорошо. Наши истребители пришли в отведенную им зону и приступили к патрулированию. Спустя некоторое время рация наведения сообщила командиру шестерки о подходе группы немецких самолетов.

Получив этот сигнал, «Лавочкины» перелетели линию фронта, сблизились с противником и затеяли что-то вроде воздушного боя. Наш патруль произвел нечто похожее на атаку и немного покрутился на виражах. Затем авианаводчики увидели, как обе группы самолетов – наша и немецкая – разошлись в разные стороны. Немцы – хотя они и не отбомбились – видимо, были довольны, что остались целыми. Наши были вполне удовлетворены тем, что не допустили врага к переднему краю наземных войск. По возвращении «Лавочкиных» на аэродром я вызвал к себе командира патруля:

– Почему вы упустили «Юнкерсов»? Разве так действуют настоящие истребители?

Командир патруля удивленно ответил:

– А зачем было затевать свалку? Они же были над своей территорией и к нам особенно не лезли.

Надо сказать, что подобные наивные рассуждения в ту пору выражали мнение некоторых пилотов. Воздушный бой, о котором идет речь, не состоялся не потому, что летчики испугались немцев. В наш воздушный патруль входили опытные боевые пилоты. Двое из них даже имели по тарану. Причина крылась в другом. Тогда, хотя мы и наступали, кое-кто из наших истребителей действовал еще далеко не так, как в последний период войны.

Были летчики, которые понимали свою задачу довольно узко. Они рассуждали примерно так: «Держись линии фронта. Оберегай свои войска так, чтобы ни одна вражеская бомба не упала на их боевые порядки». Может быть с точки зрения формальной это было и верно. Но по существу это была пассивная оборона, а не активная, наступательная тактика. Истребители, прикрывающие свои войска, должны все свои действия подчинять идее неослабного поиска врага; поиска всюду, где бы он ни находился; поиска и немедленного уничтожения. У летчиков, придерживавшихся пассивного патрулирования, порой дела складывались далеко не так, как следовало. Встречая «Юнкерсов» и «Хейнкелей» над полем боя, они били их, но всё же часть вражеских бомбардировщиков иной раз успевала производить бомбометание и приносила некоторый ущерб нашим войскам.

Я вспомнил тот давно прошедший период воздушных боев с тем, чтобы сопоставить его с нашим последним воздушным сражением, проведенным в берлинском небе. Какая огромная разница между тем. что когда-то было, и тем, к чему мы пришли! В апрельские дни центральная группа наших войск готовилась к решающему удару на Берлин. Этот удар должен был наноситься в тесном взаимодействии с крупными авиационными силами, максимально придвинутыми к линии фронта.

Наш полк, как и десятки других истребительных полков, был в полной боевой готовности. Мы стояли в непосредственной близости к передовым позициям. Это давало нам ряд преимуществ. За счет сокращения «холостого» маршрута мы получили возможность глубже забираться во вражеские тылы и парализовать противника в его же расположении. Такое базирование было выгодным и для наших штурмовиков и бомбардировщиков. Они могли за счет сокращения бортового запаса горючего значительно увеличить свою бомбовую нагрузку и производить большее количество боевых вылетов. В нашем предварительном аэродромном маневре чувствовалась четкая организация, новизна и наступательный дух предстоящей операции.

Мы знали, что последнее сражение в воздухе будет серьезным. На узком участке фронта против нас немцы сосредоточили около 1 500 самолетов. Здесь были отборные немецкие эскадры – цвет вражеской авиации. К тому же мы стояли на полевых площадках. Многие из них располагались на лесных полянах и имели неудобные подходы. Немцы же базировались на отличных стационарных аэродромах берлинской зоны противовоздушной обороны. Эти аэродромы были хорошо оборудованы различными радиолокационными средствами. В запасе у врага был ряд авиационных новинок – самолеты с реактивными двигателями, различные «фау», самолеты-бомбы и т. д.