Термин «прозелиты» есть греческий перевод слова герим, «пришельцы», обозначавшего в Библии жителей Ханаана, которые приняли Моисееву религию [5]. В эллинистическую эпоху так называли всех неевреев, исповедовавших иудаизм. Иосиф Флавий подчеркивал, что Закон освящает идею прозелитизма. «Всех тех, — писал он, — кто является к нам со стороны и притом с желанием жить по нашим законам, он принимает сердечно, полагая, что близость является не только результатом общности происхождения, но и создается известным строем жизни во всей его целости» [6].

Латинским консерваторам такая постановка вопроса сама по себе должна была казаться вызывающей. Ведь римлянин, поклоняясь Кибеле или Исиде, не порывал с отеческими обрядами. Размытые границы язычества позволяли ему шириться до бесконечности. Ничего не стоило провозгласить Адониса или Митру Аполлоном. Прозелит иудейской религии, напротив, должен был целиком преодолеть старое сознание, отказаться от жертв Олимпийцам и от гражданских ритуалов. Он безоговорочно вверял себя Единому — Творцу неба и земли, о Котором учила Библия. Держаться с корректной терпимостью, поздравить язычника в день его праздника — вот самое большее, что мог позволить себе человек, принявший иудаизм [7]. В остальном между ним и его прошлым компромисс исключался.

Именно в этом пункте и возникла главная напряженность, которая впоследствии вызвала столкновение Рима с христианами.

Говоря о прозелитах, Филон писал: «Эти люди, убедившиеся в ложности и пустоте нравов, в которых они воспитывались, и отказавшиеся от них, становились настоящими почитателями истины и искренне набожными» [8]. Но как раз то, что приветствовал еврейский философ, вызывало негодование у римских патриотов. Для них прозелитизм был равносилен измене отечеству. Тацит с ужасом говорил об увеличении числа тех, кто «исполнился презрения к своим богам» [9].

При всем том сама идея монотеизма находила понимание у образованных греков и римлян. Он представлялся им усовершенствованной и жизненной формой стоической философии. Многие люди Запада разделяли отрицательный взгляд иудеев на кумиры. Так, Варрон, одобряя его, напоминал, что и Рим первоначально не знал идолопоклонства [10]. В Библии, которую могли теперь читать все, знающие греческий, пленяло отсутствие мифов, недостойных природы Божества. Сравнивая Гомера с Писанием, автор трактата «О возвышенном», сам грек, отмечал благородную простоту библейского языка. Гомер, по его словам, «низвел богов до уровня людей», между тем «иудейский законодатель, человек необычный, до глубины души проникся сознанием могущества Божества и перед всеми раскрыл это могущество, написав в начале своей книги о законах. «Сказал Бог». — А что сказал Он? «Да будет свет!» И он возник. «Да будет земля!» И она возникла» [11].

Географ Страбон, писавший в конце I века до н. э., считал Моисея реформатором, который проповедовал чистое учение о Божестве. «По его мнению, — говорит Страбон, — Бог есть одно, единое Существо, Которое объемлет всех нас, землю и море, — то, что мы называем Небом, или Вселенной, или Природой всего сущего. Кто, будучи в здравом уме, дерзнет создать изображение такого Бога, похожее на какой-нибудь из окружающих нас предметов?» [12]

Даже от жрецов Аполлона можно было услышать наставление о величии веры:

Но вся эта благожелательность улетучивалась, едва только обнаруживали, насколько иудеи и иудаизм непримиримы к язычеству. Тацит уверял, что евреи намеренно приносят в жертву баранов и быков, чтобы оскорбить египетских богов Амона и Аписа, которым эти животные посвящены. Для него прозелиты — это «самые низкие негодяи, презревшие веру отцов».

Неудивительно поэтому, что трения стали неизбежны. Сатирики поносили иудеев, суеверная толпа распространяла о них всякие небылицы, которые часто подхватывали и писатели. Даже такой ученый, как Посидоний, верил легенде об ослиной голове, которой якобы поклоняются в Иерусалиме, а также слухам о ритуальных убийствах. Этот навет перенесли потом и на христиан [14].

Таким образом, иудейская миссия в Риме сопровождалась столь же острой борьбой, как и эллинизация. Но в обоих случаях ни вражда, ни меры правительства не могли создать глухой плотины. Число прозелитов незаметно возрастало по всей империи.

«Наши законы, — писал Филон, — привлекают к себе всех: варваров, иноплеменников, греков, обитателей материка и жителей островов, на Востоке, Западе и в Европе» [15]. Особенно много обращенных появилось в Атиохии и Дамаске, но главным центром иудейской проповеди стала Александрия. Греческая династия Лагидов даровала евреям привилегии, желая опираться на них при столкновениях с коренными жителями Египта. Поэтому антисемитизм в Александрии был очень силен. Прежде считали, что его вызывала конкуренция иудейских и египетских купцов; но теперь из найденных папирусов стало известно, что евреи там почти не занимались торговлей. Они служили во флоте и в пограничных войсках, возделывали землю и работали в мастерских; ковры их изготовления славились даже в Риме [16].