Прежде дремотное село Новосёлки, где находился сейчас штаб Фрунзе, зажило в другом, торопливом ритме.

Пугая заполошных кур, по селу носились всадники. С ленивым лаем, высунув языки, бегали за тачанками и телегами лохматые кобели. Иногда к штабу или от него пробегали легковые автомобили, и на рокот их мотора в одночасье сбегались все сельские собаки. За что они так не любили «начальственные» автомобили, вряд ли кто смог бы объяснить. До недавних дней автомобилей здесь, в заброшенной богом глухомани, отродясь никто не видел. С неистовым злобным лаем они провожали автомобиль далеко за село, а иные бежали и дальше, насколько хватало сил. И тогда они лениво и устало, с чувством выполненного долга возвращались обратно к своим будкам.

Людей собаки не трогали. Может быть, потому что иногда им от людей перепадала корка хлеба или пересушенная до каменной твердости голова воблы.

В Особом отделе, который размещался двумя хатками дальше от Штаба фронта, Кольцов отыскал Бушкина. За то короткое время, что провел он здесь, Тимофей успел со всеми перезнакомиться и стал здесь уже почти своим. Село он тоже уже несколько раз исходил из конца в конец.

Гольдман квартировал в убогой хатке на самом краю села. Они подъехали к ней верхом, привязали коней к двум торчащим из земли кольям, оставшимся от изведенного на топливо забора.

— Постоялец дома? — спросил Бушкин, приоткрыв входную дверь хатки.

— А то! Спит ещё! Небось всю ночь котовал. — Раздался из глубины молодой голос, и тут же на пороге возникла весёлая разбитная молодица, вероятно, хозяйка этого поместья. Стрельнув на Кольцова озорным глазом, спросила: — А то, может, и я вам для чегось сгожусь?

— Покажи, где тут его апартаменты! — строго сказал Бушкин и легонько тронул её за плечо. — Ишь, кобылка необъезженная!

— Так ить некому! Объезжать, говорю, некому! — томным голосом сказала она. — Сплошна несправедливость. Мужики в войну играють, а бабы, известно дело, страдають.

Хозяйка широко распахнула дверь в сени, впустила Бушкина и Кольцова.

— Туточки оны силять, — взглядом указала она на ближнюю к выходу дверь. — А вона там — моя горенка. Может, глянете, як холостые бабы в войну живуть.

— Как-нибудь другим разом! — строго сказал Бушкин и толкнул дверь в комнату, где проживал Гольдман.

Исаак Абрамович спал на широкой деревянной кровати, на мягких перинах и подушках, под одеялом с до скрипа накрахмаленным пододеяльником. Его разбудили разговоры в сенях.

Увидев Кольцова, он приподнялся на локте и радостно кивнул ему. Объяснил:

— А я, понимаешь, всю ночь по делам, как собака. Может, днём удастся. Да разве дадут!

— Вы не беспокойтесь. Мы ненадолго, — обиделся на холодный прием Кольцов.

Гольдман свесил с кровати ноги, стал снимать со спинки стула одежду. Натянул брюки, рубаху. Под ней оказался цветной женский халатик. Гольдман смутился, скомкав халатик, попытался незаметно куда-нибудь его пристроить. И, наконец, поняв, что все старания напрасны, сунул его под одеяло. При этом, пытаясь хоть как-то оправдаться, сердито проворчал:

— Нет, ну скажи! Велел в комнату ни ногой. И когда эта чертова баба успела своё барахло…

— Совсем не чертова, — не согласился Кольцов, лукаво поглядев на Гольдмана. — Вполне даже красивая степнячка! Весёлая! Глазищи какие! А стать!

— Как две капли воды похожа на нашего Маркиза, — напомнил Бушкин о чубаром красавце коне, которого братья цыганчата где-то поймали и привели в Основу, в коммуну к Павлу Заболотному.

— А что, Исаак Абрамович! Присмотритесь! Вы — холостяк, и у неё, похоже, мужа нет, — сказал Кольцов. — Война скоро кончится. Глядишь, вот так ненароком черт знает где, в херсонских степях, поймаете свое счастье.

— А хозяйка какая! Всю жизнь на крахмальных простынях будете спать, — добавил Бушкин.

— Думаете? — спросил Гольдман, поняв, что он полностью изобличен и что друзья вовсе не шутят.

— Нам чего думать! — улыбнулся Кольцов. — У нас своих забот хватает.

— Ох, и сукин ты кот, Павел Андреевич! — в ответ заулыбался и Гольдман. — Шибко глазастый! Мог бы сделать вид, что ничего не заметил.

— Мог бы! — согласился Кольцов. — Но кто б тогда вам сказал, что таких красавиц и в Москве не больно-то отыщешь? Сама к вам, как сказочная птица, в руки прилетела. Хватайте!

— В сваты набиваешься? — с лукавинкой в голосе спросил Гольдман.

— А что ж тут плохого? Сколько лет всё пули, кровь, смерть. Хочется хоть краем глаза на чужое счастье посмотреть, если своего нет, и не предвидится, — сказал Кольцов.

— Спасибо за совет, — сказал Гольдман. — Подумаю, — пообещал он и, предложив гостям сесть, спросил: — По делу? Или так, проведать?

— По делу, конечно. Проведывать друг друга после войны будем, если уцелеем. Я вот тут днями случайно уцелел. — Кольцов вопросительно посмотрел на Гольдмана: — Скажите, Исаак Абрамович, вы, когда тачанку для меня добывали, с кем-нибудь советовались? Может, кого-то посвятили, что я в ней поеду?