Шрифт:
— Не! Пойдем с советской властью дальше, до самого конца. Если есть у большевиков совесть, якось отзовутся на нашу просьбу, — и сказал, как припечатал: — Завтра утром вырушаем. Сперва на Джанкой, а потом на Айбар, Саки и до Евпатории. Кончится война, легшее будет торговаться.
На этом совещание закончилось.
Когда они с Каретниковым остались одни, Кольцов сказал:
— Я, Семен Никитович, пришел попрощаться. Кончилась у тебя моя служба. Отзывают.
— А я думав, ты с нами до конца, до самого Черного моря.
— Сами дойдете.
— Честно тебе напоследок скажу: не понравился ты мне поначалу. Даже не ты, а твое комиссарское звание, — откровенно сказал Каретников. — Шо такое комиссар? Я так думав, это шо-то вроде надзирателя в тюрьме: за всем следить, про всё начальству докладать. А ты не такой. Ты — совестливый, честный.
— С чего ты так решил? — улыбнулся Кольцов.
— Не только я. Сам Нестор Иванович посоветовав тебе до нас попросить. Ты ему понравился. А потом и я до тебе душой потянувся. Особенно, когда мы в Сиваши тонулы. Я боявся, вред от тебе буде, а оказалось, сплошна польза. Спасибо тоби.
— И вам всем спасибо! — И, пожимая руку Каретникову, Кольцов добавил: — Не навсегда прощаемся. Крым маленький. Ещё встретимся.
Кольцов понял: самое время уходить. Он растрогался, к горлу подкатился предательский ком. Он шагнул к порогу.
Но Каретников задержал его.
— Я знаю, вы, большевики, в Бога не верите, — торопливо сказал он и, сунув руку за ворот рубахи, потянул оттуда цепочку, стал снимать её через голову. — Хочу на память… шоб вспоминав…
— Но ты же сам сказал, что я в Бога не верю.
— Не то! — торопливо сказал он. — Не то!
В его руках оказалась цепочка, на которой, припаянная, покачивалась винтовочная пуля.
— Она должна була убить мене, а смилостивилась. В шапке запуталась. А тетка Христина — гадалка у нас в Гуляйполе — сказала: «Ты всегда носи её на себе. Она смерть от пули будет од тебе одвертать». И правда, три раза опосля в мене стреляли. Один раз — с пяти шагов, в упор. И мимо! — Каретников протянул свой амулет Кольцову. — Прими на память. Пускай она тебе храныть. А я всегда буду тебе помныть.
Каретников помог одеть Кольцову через голову цепочку с «заговоренной» пулей. Они обнялись.
Кольцов торопливо вышел.
Глава шестая
К Сивашу они подъехали верхом. Молодой махновец проводил его к самому берегу, и на трех конях вернулся обратно, в Юшунь.
Лодку они с Бушкиным нашли на том самом месте, где её всегда оставлял Мишка Черниговский — последний от него привет. Видно было, ею пользовались, но каждый раз оставляли на берегу Сиваша, на привычном для Кольцова месте.
В сумерках они переправились через Сиваш и вскоре уже были в Строгановке. Отыскали дом, где квартировал Гольдман. И вскоре уже сидели в тепле за столом, во главе которого восседал Исаак Абрамович. В доме было уютно. И что-то тихо шептал самовар.
Обменялись новостями. Одна из них очень заинтересовала Кольцова.
— Помнишь, ты меня про того вихлявого снабженца спрашивал?
— Жихарев, что ли? — напомнил Кольцов.
— Он самый. Представляешь, два продовольственных склада в Каховке поджег.
— Случайно, что ли? — не понял Кольцов.
— Матёрым врагом оказался. Его свои же разоблачили. А он, тертый калач, всех их вокруг пальца обвел — и сбежал.
— Куда?
— Известно, куда. К своим, к белякам. А я, Паша, всё думаю: мы с ним разговоры разговаривали, один хлеб с ним ели. И — никаких подозрений, ничего сердце не подсказало.
— Я уже у тебя это спрашивал. Хоть теперь скажи мне, пожалуйста, любезнейший мой друг Гольдман, не Жихарев ли помог тебе тогда достать тачанку для нашей поездки?
— Нет, не он! — напрягая память, как-то поскучнел Гольдман, но спустя короткое время облегченно вздохнул. — Нет.
Потом они пили морковный чай, продолжали разговаривать о разном. Гольдман был непривычно задумчив. И наконец сказал:
— Знаешь, Паша! Я ведь эту проклятую тачанку тогда действительно у снабженцев выпросил. С этим, Жихаревым, я, помнится, разговаривал, это точно. Но не о тебе и не о твоей поездке. Но он там вертелся, это точно.
Так начала приоткрываться одна увлекательная история, конца которой пока ещё не было видно.