Все это имеет отношение к сакральной географии и сакральной астрономии, к вербальному обозначению Полярного Центра, название которого, применительно к гиперборейскому субстрату, приобретает вид *TVLV или *DVLV. Помимо приведенных примеров, наверное, правомерно будет упомянуть здесь диалектное русское слово «тулб» — «скрытое, недоступное место»{93}, — не противоречащее смыслу мифологемы сакрального Полюса. Иногда в этом же ряду упоминают топоним «Тула», в России и в Древней Америке, однако следует признать, что сходство в данном случае может быть лишь внешним, поскольку точная этимология (а значит, и семантика) этих названий в настоящее время неизвестна.

Но ведь и теоним Lato, Латона нетрудно соотнести с этим же субстратным корнем — с учетом перестановки согласных, вполне вероятной даже в синхроническом «срезе» (ср., например, в русском: «ладонь» и «долонь, длань»). Можно также указать, в дополнение к вышеупомянутой параллели с древнеанатолийским словом lada — «жена, мать», что существует целый пласт славянской лексики, устойчиво связанной с идеей брачного союза (даже если отвлечься от дискуссии о реальном бытовании теонима «Лада» у того или иного славянского народа){94}.

Естественно, в субстратную связь с «полярно-алхимической» Латоной можно поставить и кавказскую Дали — образ, несомненно, восходящий к архаичнейшим культам Великой Богини и, по-видимому, свойственный в прошлом не только картвельским, но и северокавказским народам{95}. В принципе, это обстоятельство может отодвигать предполагаемый субстрат в эпоху более раннюю, нежели ностратическая. С тем же субстратным корнем можно связать и такие сакральные слова, как афразийское, семито-хамитское по происхождению слово «ладан» и алтайское altan, altun (золотой; ср. золотые волосы богини Дали). В спектр этих лексем попадает и известное индоевропейское слово, передающее идею плавания (чрезвычайно важную для полярного алхимического мифа): русское «ладья, лодья»; старославянское «алъдии»; балтское aldija; древнеисландское aldon и т. д.{96}.

Вот только можно ли использовать подобные выкладки для датировки праистоков полярного мифа алхимической традиции? Контраргументы тут очевидны. Когда люди начали пользоваться Магнитом, вокруг которого, пусть в качестве символа, строится исследуемый миф? Даже если допустить, что компас был изобретен не в эпоху Крестовых походов (как нередко считают), а значительно раньше (это подтверждается археологическими данными, прежде всего по Китаю и Центральной Америке), то в любом случае это должна быть эпоха металла, железный век. Но тогда о каком палеолитическом субстрате может идти речь?

Впрочем, полярный «миф Латоны» изначально мог и не быть связан со «Сталью» и «Магнитом», хотя магнетит и метеоритное железо известны людям очень давно. М. Элиаде в своей работе «Вавилонская космология и алхимия» пишет, что «первобытный человек узнал и использовал метеоритное железо раньше ископаемых металлов. Эскимосы и в наши дни употребляют метеоритное железо, которое обрабатывают каменными орудиями»{97}. Думается, эту ситуацию можно экстраполировать и на более древние эпохи. Тем более что все, о чем шла речь в этой главе, — не единственное указание на существование алхимической символики во времена гиперборейской протоцивилизации.

Речь идет о других сопоставлениях из области сравнительной мифологии. Конечно, они в принципе менее убедительны и «строги», нежели выкладки сравнительного языкознания (мифологическая лексика легко заимствуется), но в данном случае мы апеллируем к свидетельствам культур, столь же далеких друг от друга, как мифология енисейских кетов и трактаты Иринея Филалета.

Одна из важнейших мифологем (или стадий духовной практики) в алхимической традиции — это «вываривание» несовершенного металла, символизирующего плоть и душу адепта, идущего по пути преображения своего естества. И вот у народов Севера, далеких от эллинистической Александрии или, скажем, от средневековой Праги, где работали некоторые европейские алхимики, мы находим мифологический мотив, в деталях повторяющий алхимическую парадигму, известную по трактатам последних двух тысячелетий.

Примеров тут можно привести немало. Остановимся на наиболее выразительных (и удаленных географически). Начнем с «американских гипербореев» — индейцев северо-западного побережья Тихого океана. У индейцев селиш (племя тсамоса) записано повествование о том, как уродливый человек был превращен в человека прекрасного: его сварили в чане, так что плоть отошла от костей, затем аккуратно сложили кости, побрызгали «живой водой» — и плоть восстановилась, уже в более совершенном варианте{98}.

Параллели с русской сказкой более чем очевидны. Конечно, индейские мифы записаны сравнительно поздно, и можно предположить, что в данном случае мы имеем дело с наследием Русской Америки. Однако мотив воскрешения-преображения посредством варки в котле обнаруживается и в других местах, входящих в круг северной протоцивилизации. У палеоазиатов Сибири, например у коряков, есть такая сказка: сваренную лисичку сразу не съели; куски ее плоти сами собой соединились, лисичка оделась в свою шкуру и убежала{99}.