Произведения Альберто Моравиа проникнуты антифашистским и гуманистическим духом, пафосом неприятия буржуазной действительности, ее морали, ее идеалов.
В середине зимы правление Теннис-клуба — одного из самых известных клубов нашего города — решило дать большой бал. Правление в составе синьоров Лучини, Мастроджованни, Коста, Рипанделли и Микели, ассигновав значительную сумму на шампанское, ликеры и пирожные, а также на то, чтобы нанять приличный оркестр, перешло к составлению списка гостей. Члены клуба в большинстве своем принадлежали к тому классу общества, который принято называть «крупная буржуазия»: это были отпрыски богатых и почтенных семейств, и все они, поскольку работать где-то все-таки было нужно, делали вид, что заняты какой-то профессиональной деятельностью. Поэтому им нетрудно было набрать среди родственников, друзей и знакомых необходимое число имен, перед многими из которых стояли дворянские титулы, пусть не самые высокие, но внушительные и способные придать празднеству аристократический блеск, когда отчеты о нем появятся в светской хронике. Но в последнюю минуту, когда оставалось только разослать приглашения, возникло — как, впрочем, всегда бывает — неожиданное затруднение.
— А княгиню пригласим? — спросил Рипанделли, молодой человек лет за тридцать, с черными блестящими волосами, черными глазами и безукоризненно-правильными чертами смуглого узкого лица; эта южная красота придавала ему сходство со знаменитейшим американским киноактером, о чем он и сам знал и умело пользовался этим, чтобы произвести впечатление на женщин.
Мастроджованни, Лучини и Микели одобрили мысль пригласить «княгиню»: будет еще одно, а может быть, единственное развлечение. И они, хохоча и хлопая друг друга по спине, стали вспоминать все события последнего вечера: пьяную «княгиню» с мокрыми от шампанского волосами, спрятанные туфли и то, как она дожидалась отбытия последнего гостя, чтобы уйти босиком…
Только Коста, каркающая ворона, как все его называли, высокий, какой-то развинченный, в толстых черепаховых очках на длинном носу, всегда плохо выбритый, со щетиной на впалых щеках, только один Коста воспротивился:
— Нет, на сей раз пусть княгиня посидит дома… Хватит с меня того, что было на прошлом балу. Хотите развлекаться — отправляйтесь к ней с визитом, а здесь ни за что…
Его сотоварищи возмутились и выложили ему все, что о нем думают: он просто дурак, вечно портит им праздник и, в конце-то концов, не он хозяин в клубе.
Уже два часа они сидели в комнатке правления, где плавали в воздухе облака табачного дыма и было жарко и сыро из-за свежевыбеленных стен; под пиджаками у всех были надеты толстые пестрые свитеры. А там, за стеклами, торчала одна-единственная еловая ветка, такая неподвижная и печальная на сером фоне неба, что, даже не выглядывая наружу, нетрудно было догадаться, что моросит дождь. Коста встал и резко сказал:
— Я знаю, вы опять собираетесь учинить над этой несчастной какое-нибудь свинство. Так вот, говорю вам раз навсегда: это подлость, и вам самим должно быть стыдно…
— Коста, право, я считал тебя умнее, — заявил Рипанделли, продолжая сидеть.
— А я тебя порядочнее, — ответил Коста, снял с вешалки пальто и вышел, не прощаясь. После пятиминутной дискуссии правление единогласно решило пригласить на бал «княгиню».
Бал был открыт в одиннадцатом часу вечера. Весь день лил дождь, ночь была сырая и туманная. Из дальнего конца загородного проспекта, где высилось деревянное строение клуба, можно было наблюдать внизу, в отдаленном сумраке, между двумя темными рядами платанов, размытый свет движущихся огней: это подъезжали машины приглашенных. В вестибюле специально нанятый гардеробщик принимал пальто у гостей, и потом они — дамы в воздушных туалетах, мужчины во фраках, — беседуя и смеясь, проходили в огромный, ослепительно освещенный зал.
Просторный зал был во всю высоту дома, на уровне второго этажа вдоль стен тянулась галерея с деревянной, выкрашенной в синий цвет балюстрадой. На галерею выходило несколько раздевалок и кладовок для спортивных снарядов. На потолке висела огромная люстра, того же цвета и в том же стиле, что и балюстрада; по случаю праздника к ней прикрепили гирлянды венецианских фонариков, разбегавшихся во все четыре угла. Цоколь тоже был крашен синим, а под скосом лестницы, что вела на второй этаж, примостился бар: разноцветные ряды бутылок и блестящий кофейный автомат.
«Княгиня», которая вовсе не была княгиней, а всего только, как уверяли, графиней (при этом рассказывали о ее прежней светской жизни и о том, как свет изгнал ее из-за какой-то неблаговидной истории, где были и адюльтер, и побег, и банкротство), «княгиня» прибыла вскоре после одиннадцати. Рипанделли, который сидел в кружке дам лицом к распахнутой в вестибюль двери, сразу заметил знакомую фигуру, невысокую, приземистую, с вывернутыми наружу, точно ласты, ступнями; повернувшись к залу сутуловатой спиной, женщина протягивала гардеробщику плащ с капюшоном.
«Ну вот, наконец!» — подумал Рипанделли с ликованием в сердце и бросился ей навстречу через толпу танцующих; он поспел как раз вовремя, чтобы помешать ей закатить пощечину гардеробщику, с которым она затеяла ссору из-за какого-то пустяка.
— Добро пожаловать, добро пожаловать… — закричал он с порога.
— Ах, Рипанделли, избавьте меня от этого животного, — сказала «княгиня», оборачиваясь к нему.
Лицом она была нехороша: под копной вьющихся, коротко подстриженных волос блестели усталые и испуганные круглые черные глаза, с морщинками в уголках; нос был длинный и чувственный, из ноздрей торчали волосы; широкий рот с накрашенными, увядшими губами то и дело растягивался, одаряя встречных ослепительной, ничего не значащей улыбкой. Одета «княгиня» была броско и в то же время убого: вышедшее из моды платье с длинной юбкой и плотно облегающим корсажем, на ее торчащей вперед исхудалой груди играли отблески света, а поверх платья, быть может, чтобы прикрыть слишком низкий вырез, была накинута черная шаль в цветах, птицах и разноцветных узорах; вокруг головы была повязана лента, из-под которой выбивались непослушные локоны. В таком наряде, увешанная фальшивыми драгоценностями, глядя перед собой в серебряный лорнет, «княгиня» торжественно вступила в зал.