Кое-кто себя ведет не по-людски. В Калининском районе нашлась пара мерзавцев. Отслеживали тех, кто эвакуируется, и сразу же лезли вскрывать квартиры. Их выследили и рас… пристрелили на месте, за неподчинение. Еще раз повторяю: милиция шутить не будет…

Бобров выключил звук.

— Опаньки! Это на всю Россию транслируется? Пятый канал ведь центральный.

— Два дня так и было. Потом мне доложили, я сразу приказал отрубить на фиг. Проблемный товарищ, согласен с тобой. Ничего, чуть успокоится, и его погасим. Сейчас есть дела поважней. Как там в Питере, кстати, действительно задница?

— Задница. Я не понял, почему ни Наш, ни презик все еще не выступили в эфире?

— Сам спросил, сам и ответил. Там действительно задница, но масштабы ее пока непонятны. Прикинь, вот прямо сейчас Вов Вова вылезает на экран и сообщает: в Питере экологическая катастрофа, но я взял руль, я все потушу, всех спасу, всех утешу. А завтра выяснится, что жмуриков тысяч пятьдесят. Или сто. Просто уютно лежали в морге, ждали, пока найдется ответственный. И что делать? Прям как в анекдоте, так и сказать по Первому каналу: «Они задохнулись»? Спасибо, не надо второго «Курска», особенно сейчас. Кстати, потому и Дмитрич не вылезает. Когда начнется разбор пометов, никого не интересует, сколько могло помереть. Важно, сколько померло. Потому сейчас и наши эксперты там орудуют, и, верно, Дмитрича. Как доложат реальную обстановку, тогда я и решу, стоит ли Нашему брать ответственность.

— А этот Столбов не перехватит?

— Что? Руль? Ох, я умоляю… Это же все дешевый пиар для престарелых тимуровцев. Сам, что ли, такие вещи не делал? «Дружины мало, мужиков поднимаем… Вставайте, люди русские…». Я не думаю, что в Реале он набрал хоть двести восторженных быдлосов, дышать дымочком. Набил автобусы таджиками, тысча рублей голова, выбросил под камеры с лопатами. Ну, еще тысячу бабок отправил с вокзала. Хотя разобраться, откуда у него бабло на все это, надо бы. Сейчас же скажем спасибо — для нас это операция прикрытия. Ну, а теперь насчет основной политической операции…

Огневой вал, так и не дойдя до Питера, привел к некоторым неожиданным последствиям в городе. К примеру, в эти дни он не то что опалил, а выжег репертуар FM-станций. Неважно, в каком формате они вещали: попса, рок, шансон или винегрет (то духовность, то минет), одна за другой они сменили и репертуар, и метод работы. Попсовых «ля-ля» почти не осталось ни у кого. Зато появились песни о любви и о войне, а главное, едва ли не половину времени в студии появлялся кто-нибудь с гитарой и начинал петь в микрофон.

Песни то и дело прерывались, но никто не обижался. Прерывались новостями с Перешейка и вообще из Питера. Если же в эфир выходил Столбов, то выступление шло полностью, от первого до последнего слова.

— Дорогие мои, хорошие. Обстановка, — полпред сделал паузу, — обстановка, пусть это звучит и непривычно, меняется к лучшему. На Перешейке огонь погас, где, дойдя до нашей полосы, а где наши молодцы-летчики так промочили территорию, что и не загорелось. Поэтому в северо-западном секторе работа сворачивается. Переходим в наступление, попытаемся спасти на Перешейке, что еще можно спасти. Заодно будем гасить очаги в южном секторе — в Тосненском и Гатчинском районе. Окна открывать пока рано, но дыма меньше, честное слово, меньше!

Через час после выступления полпреда очередная песня прервалась сообщением.

— Как ни странно, — сказал диктор взволнованным голосом, — мы передаем новость Гидрометцентра. До этого их новости страдали однообразием: великая сушь, великая сушь и еще раз великая сушь. Но сегодня в этом суши-меню наконец-то наступило разнообразие. Итак, слушайте…

Передвигаться дальше полосы полагалось только в автобусах с кондиционерами, с легковушкой сопровождения. Но, как бывает на любой войне, а уж никто не сомневался, что четыре дня на Перешейке шла настоящая битва, устаревшие распоряжения отменяются сами собой. Вот и сейчас добровольная пожарная бригада № 14 не стала забиваться в автобус, пачкать его грязными штормовками, искать, где разместить между сидений свои лопаты. Вместо этого залезли в кузова грузовиков и двинулись за автоцистернами и трейлерами, везущими два бульдозера. Точно так же нарушили и другую инструкцию: сняли маски. За последний день они стали почти не нужны: дым явно ослаб и стал так же привычен, как в городе с конца мая.

За эти четыре дня бригада № 14 стала скорее сводным отрядом: с полсотни добровольцев, пять лесников из областного лесничества, столько же пожарных из соседней области, несколько кадетов, отбившихся от своего корпуса и оставшихся с бригадой. Все были одинаково закопчены и устали, все одинаково хотели работать дальше. Кто-то, конечно, сбег в Питер на второй день работы, но о них уже забыли.

Колонна проехала километров двадцать на запад, когда кто-то ткнул черенком лопаты в темнеющее небо:

— Что то? Молния…

— Сам вижу. Не верил. А, наверное, сухая гроза.

Люди в грузовиках повторяли любые гипотезы-обереги, лишь бы не сказать вслух, о чем они мечтали все.

Потом грянул гром. Снова и снова, ближе и ближе, раскатисто и резко. Потом все закрыли лица от короткого, удушающего вихря, хлестнувшего грузовики стайками обгорелого мусора.

Новый и новый порыв. А потом.

— Твою мать, неужели…

— Слава тебе, Господи, слава Тебе.

Через минуту грузовики остановились. Не то, чтобы шоферы не поняли, почему пассажиры в кузовах пустились в пляс. Поняли, захотели присоединиться к этому дикому танцу.