Рябошапко, директор мировой гидростанции, еще раз продемонстрировал то, что зовется холопством. Не в пример ему, с какой восточной уважительностью и достоинством держался главный инженер (ГЭС) Саркисов или Иван Васильевич Комзин, который вел себя с простотой и нецеремонностью русского гостеприимного хозяина-хлебосола.

Впрочем, много чинопочитания изначально заложено в самом ритуале. Зачем-то Н.С. заставили перерезать символические ленты на четырех агрегатах, для чего надо было пройти взад-вперед по почти километровому (машинному) залу. Было жарко, люди теснились. Атмосферу дополнительно нагревали «юпитеры», постоянные синеватые вспышки магния. Н.С, видимо, устал. Говорил отрывисто, голос глухой, с хрипотцой. Больше слушал.

Во время обхода машинного зала правительственной делегацией имели место «инциденты». Причем два из них внесла в торжество «неорганизованная семья» Вершигор. Один — маленький и вроде бы для них благоприятный, а другой — скандальный, который чуть было не погубил весь замысел Вершигоры…»

Тут я прерву дневниковые записи, чтобы подробней рассказать о случившемся.

10 августа по официальному календарю отмечался День строителя. Эту дату и изукрасили пропагандистской акцией высшего разряда — открытием мировой ГЭС.

Впрочем, новый гидроузел на Волге и без того вызывал интерес. По железной дороге прикатил целый спецвагон зарубежных корреспондентов. Еще больше в нарядной толпе, с утра начавшей запруживать огромную площадку перед обращенным в трибуну крылом белокаменного здания гидростанции, кишело, крутилось и шныряло всякого рода доморощенных надсмотрщиков и сотрудников спецслужб. Вообще происходившее здесь в тот день, из удаления глядя, представляло собой причудливую смесь воплощенной мощи инженерной мысли, организованного хаоса какого-нибудь очередного первомайского празднества с неотвратимой вездесущностью политического сыска.

До назначенного часа еще оставалось время. Хрущев осматривал какой-то близлежащий показательный совхоз. Загодя собранные людские толпы жарились на солнце.

Во время этого вынужденного простоя к нам с П.П.Вершигорой подошел куйбышевский собкор Фото-хроники ТАСС Алексей Б., что называется, теплый парень, которого я до сих пор держал за одного из приятелей. Он принялся фотографировать Петра Петровича, и я не сразу заметил, что с ним был какой-то тип в добротном коричневом костюме и солнцезащитных очках.

Тот, в свою очередь, отозвал меня в сторонку и вкрадчиво спросил:

— А не могли бы вы взять интервью у корреспондента агентства Франс Пресс?

— Для чего?! — удивился я.

— Пусть он расскажет о своих впечатлениях. Мол, какая это замечательная, выдающаяся гидростанция и тому подобное. А потом… понимаете… ему будет труднее, как это у них принято, писать обратное. У нас против него — связочка…

— Позвольте, а вы кто такой?! Как ваша фамилия? Должность?

— Я здесь работаю, — был односложный ответ.

— Вы знаете, я — собкор «Литгазеты». У нас здесь свои дела. И редакция брать такие интервью мне не поручала. Пусть сначала редакция даст команду, — уклонился я.

— А-а… тогда другое дело, — разочарованно протянул тип и растворился в толпе.

Когда я, задетый за живое, в сердцах поведал о происшествии Петру Петровичу, тот только добродушно сощурился:

— А вы что хотите?! Они все тут заполонили, все хотят под себя подмять…

Наконец, как передали по рядам: «Прибыли!» — кавалькада правительственных автомашин.

До митинга под открытым небом предстоял еще «акт торжественного пуска» в машинном зале. Из корреспондентского корпуса туда допустили не больше полусотни человек.

Петр Петрович был с Антониной Семеновной, в этот день повсюду его сопровождавшей. Пропуск на нее выдал И.В.Комзин, благоволивший к Вершигоре. Впрочем, супружеская пара уже побывала здесь сразу же по приезде, несколько дней назад. Причем не только в машинном, но, как оказалось, и в турбинном зале.

Машинный зал представлял собой огромное бетонное здание, напоминавшее изнутри гигантских размеров ангар, в несколько десятков метров высотой и почти километр длиной. Все здесь было приготовлено для торжеств, сияло и блестело. Пол отделан серо-голубым кафелем, с ковровыми дорожками, люминесцентные лампы с подвесных потолков источали мягкий дневной свет.

Вдоль зала в уменьшающейся перспективе выстроились свежеокрашенные кремовые с красным бордюром посередине, опять-таки многометровой высоты шлемы двадцати агрегатов. Наверх, к купольной макушке каждого, вела винтовая лесенка с перилами и системой железных площадок. В зале было тихо и, если бы не дальнее утробное урчание и не гигантские размеры, можно было бы сказать — даже уютно.