Пущин рассыпается в комплиментах, а себя именует московским монстром, вылезшим из судейской берлоги.

— Шутки шутками, — вмешивается Торсон, — однако Прасковья Михайловна ждет к столу. Холодные закуски поданы.

— Холодные не остынут, — пытается острить Александр. Но и ему не устранить возникшей заминки.

Пущин с радостью остался бы, разделил обед с милым бестужевским семейством. Но воскресные обеды тянутся подолгу; у него встречи, вечером — к Рылееву…

Того сильнее раздосадован Александр Бестужев: нашли время для праздничного застолья!

Ему позарез необходимо поговорить с Иваном Ивановичем. Не о Великом этом соборе, не о царской фамилии — прах ее возьми!..

Надо было выведать у Ивана Ивановича поподробнее о Пушкине, условиться о возможной — чем черт не шутит — поездке в Михайловское…

Минут на пять задержались в кабинете; разговор скомканный, клочковатый. Потом постояли в коридоре, и нa лестнице у лампы, в нижних сенях.

Бегали слуги с плоскими блюдами, посудой, дымящимися супницами. Бестужев и Пущин жались к сторонке — не облили бы.

Завершили во дворе, у черного хода (Пущин кутает подбородок в воротник полушубка, Александр с непокрытой головой, шинель внакидку; случайный паренек — видать, с рынка — послан за извозчиком).

Не так бы, не в спешке бы обо всем. Пущин догадывался о сложности отношений Бестужева с Пушкиным, о дружестве с примесью скрытого соперничества, о совпадении литературных склонностей и о расхождениях.

Бестужев шарил по карманам; из-за вечных переодеваний не помнил, где свежее письмо от Пушкина, таскал с собой, чтобы показывать приятелям… Иван Иванович ничегошеньки о письме не слышал.

Как же, Пушкин писал о пользе новейших языков; из литераторов учатся лишь двое — Бестужев и Вяземский, остальные — разучиваются. Еще писал о романтизме, советовал Бестужеву засесть за роман. Насчет «планщика Рылеева» Бестужев умолчал.

— Расположение духа?

— Отличное. Весел, бодр.

— В час, когда писал к тебе, — уточнил Иван Иванович. Он не верил в постоянно веселого Пушкина.

Бестужев пустился рассуждать об очаровании одиночества; для поэта всего дороже тишина, отрешенность; он завидует собрату.

Завидует? Надо хлебнуть самому, тогда узнаешь, с чем это едят, чем закусывают. Почти год назад, в январе Пущин навестил Пушкина в Михайловской ссылке: дом не топлен, двор заметен снегом, сани увязли…

— Тебе, Александр Александрович, доводилось быть под надзором? Двойным надзором — местной власти и монастырской?

— Бог миловал.

(Этот разговор еще наверху, в сенях; из столовой голос Прасковьи Михайловны: где Иван Иванович? Саша? Пущин и Бестужев потихоньку сошли лестницей вниз, не обрывая темы. Из своей комнаты выскочил опоздавший к столу Павлик, хотел поразузнать у Пущина о гвардейской конной артиллерии. Но старший брат, не дав ему открыть рта, показал пальцем наверх — не мешкая, в столовую…)

Впервые Бестужев сообразил, как скудны его сведения о жизни Пушкина. С юга доходили слухи о неладах поэта с Воронцовым, об эксцентричных выходках. Вознамерься кто-либо судить о Бестужеве по его напечатанным пиесам, почтовым посланиям, по молве, сопровождавшей в Петербурге и в поездках, что бы получилось?

Но в жизни Бестужева наличествует тайна — общество, «управа». А у Пушкина?

— Его, однако ж, не возбраняется посещать? Ты ведь был, еще привез нам для «Полярной звезды» кусок из «Цыган».

Снимая с вешалки полушубок, Пущин обернулся.

— По пятам за мной к Пушкину пожаловал монах. Мы еще третьей бутылки клико не распечатали. Низенький, рыжеватый. Пушкин сразу поверх рукописи «Горя от ума» положил «Четьи-Минеи». Подошли под благословение отца-соглядатая. Ничего не оставалось, как faire bonne mine a mauvais jeu [20] .

Помышляя о поездке в Михайловское, Бестужев не угадывал такого оборота; Ивана Ивановича вообще изумило подобное желание, высказанное именно сегодня. Как Бестужев воображает себе будущее? Завтра — успех, и, стало быть, конец пушкинской ссылке. Неуспех — какие тогда визиты, гости?!

Не у одного Бестужева мысли шли двумя колеями. То все сходилось в точке переворота, то текло по наезженному: строились зимние и летние планы, намечались свидания и путешествия.

Но, истолковывая желание Бестужева вскоре повидаться с Пушкиным как раздвоенность мыслей, Иван Иванович был прав только отчасти. Пушкин сам хотел этой встречи, напоминал в письмах. Бестужев о ней мечтал и — остерегался: вдруг обернется взаимным неудовольствием. Они сблизились в эпистолярных посланиях, без личного общения.