Шрифт:
«Из устных оценок нашего опуса (сценарий „Опора“ написан в соавторстве с Э. Шимом. — Т. А.) запомнилась одна партийно-номенклатурная: „У вас под каждой опорой по трупу“».
В 1962 году Виктор Конецкий дал интервью Жану Катала для «Леттер Франсез».
Я думаю, что власть возмутил сам факт этого интервью. Интервью было противокультовое. Меня вызвали к начальству и приказали покаяться прилюдно, с трибуны Таврического дворца. И я весьма невнятно, но каялся. На арену меня почему-то выпустили между Николаем Черкасовым и Георгием Товстоноговым. Молотил я что-то про то, что рабство в российский народ вбили еще, мать их так, татаро-монголы, которые во всем и виноваты. Самое интересное — перед Богом клянусь — я знать не знал, в чем и за какие грехи мне следовало каяться. Виктор Некрасов мне прислал открытку с двумя словами: «И ты Брут?».
Много лет спустя об этом «покаянии» вспоминал Алексей Герман:
А как собрали творческие силы Ленинграда по поводу выступления Хрущева? Как драли Товстоногова за то, что он написал на занавесе «Горя от ума» пушкинские слова: «Черт догадал меня родиться в России с умом и талантом»?.. Конецкий буровил тогда что-то несусветное — как тонул на каком-то пароходе, вспомнил, что он коммунист и это дало ему силы всплыть… В зале тут же возник вопрос: а что случилось с остальными? [19]
19
Общая газета. 1998. 16–22.07. С. 10.
Литература начиналась для писателя моего поколения не с постановки проблемы, а с борьбы за написанное и сказанное. Пишется литература кровью и обязательно при риске. Если правду говорить безопасно, значит, это какая-то подозрительная правда. И пусть никто не обольщается, что положение изменится, ибо покой нам только снится.
Страшнее цензуры для писателя нет ничего. Мало я написал о службе на Севере — ни один Главпур не пропустил бы того, что знал и видел я, болтаясь на спасателях. И так во всем.
Какой все-таки противный Ваш Василий из «Конца недели» («Звезда», 1965 г. — Т. А.). Жаль, что медицина на этот раз не подкачала и его удалось выходить! — это мне читательница пишет. Не медицину надо благодарить, дура, а цензуру! Тема смерти была в нашей литературе как бы под запретом. Не прямым запретом, но все же… Финал требовался оптимистический, и баста. На этом псевдооптимизме мы и погорели…
В ПРЕЗИДИУМ IV ВСЕСОЮЗНОГО СЪЕЗДА СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ
Я получил письмо А. И. Солженицына о цензурном произволе в нашей литературе и должен заявить, что полностью разделяю всю тревогу и боль, которыми переполнено это письмо.
Цензура наша есть вопиющее нарушение нашей Конституции. Она не подконтрольна обществу, конъюнктурна и не несет никакой ответственности за изуродованные художественные ценности. Писатель лишен даже такого элементарного права, как лично встретиться с цензором и в диалоге защитить свою точку зрения и истинность своих положений. Явным признаком цензурного произвола является зависимость от географии места. Чем дальше от Москвы, тем ужаснее условия литературной жизни.
С презрением к самому себе должен заявить, что эта «цензура», это угнетение ею художественного сознания уже оказали на меня, на мой разум и творчество, вероятно, необратимое влияние. Внутренний цензор говорит знаменитое «не пройдет» еще до того, как приступаешь к работе. Таким образом, цензура, имея беспредельную власть, нравственно развращает писателей с первого дня их появления на литературный свет. Потери от этого для общества невосполнимы и трагичны.
В юбилейный год советской власти цензурный произвол и самодурство достигли апогея, что является кощунственным.
Итак, я полностью присоединяю свой голос к выступлению А. И. Солженицына. Вопрос о цензуре должен быть включен в повестку дня Съезда и обсужден. Я не согласен только с тем, что вопрос этот возможно формулировать в такой максималистической форме, как это сделано А. И. Солженицыным: «упразднение всякой — явной или скрытой — цензуры на художественные произведения». Вероятно, формулировка должна быть выработана коллективно. Ибо во всех государствах, при всех режимах, во все века была и необходима еще будет и военная, и экономическая, и нравственная (порнография) цензура. Я предлагаю Съезду добиться запрещения уродливой формы негласной цензуры, дать право личной встречи с цензором и право апелляции в высшие цензурные инстанции и в конечном счете к Правительству. Я считаю также, что Союзу писателей должно быть гарантировано право вмешательства в цензурные тяжбы и он должен защищать произведения своих членов перед Правительством.
Я полностью согласен с каждым словом второго раздела письма-выступления А. И. Солженицына.
По третьему разделу я должен заявить, что только вчера, из письма А. И. Солженицына узнал о том, что он обращался в правление СП РСФСР с просьбой о защите от клеветы, хотя я должен был бы быть информирован о таком заявлении русского советского писателя, ибо являюсь членом ревизионной комиссии Правления.
Все вопросы, поднятые А. И. Солженицыным в его письме на имя IV Съезда советских писателей, есть корневые и главные вопросы нашей литературы, а значит, и нашего народа, нашей страны. Время их решения назрело с беспощадной исторической необходимостью. Никто никогда не простит делегатам Съезда, если они опять уйдут от сложности этих вопросов в кусты.
Член Ревизионной комиссии Правления СП РСФСР, член Правления Ленинградского отделения СП РСФСР В. Конецкий. 20 мая 1967 г.
В журнале «Знамя» (№ 11, 1967) были опубликованы ответы В. Конецкого на вопросы литературной анкеты «Художник и революция». Сразу же после отправки в журнал материала он ушел в море. А вернувшись, увидел, что его ответ на вопрос анкеты опубликован в сокращенном виде. Снято, в частности, было упоминание о А. И. Солженицыне.
Конецкий вернул журналу авторский гонорар в размере 21 рубля и отправил письмо на адрес главного редактора журнала В. М. Озерова, в котором требовал объяснить причину столь вольного обращения с его текстом.
Озеров откомандировал в Ленинград Е. А. Кацеву, сотрудницу журнала. Во время войны Евгения Александровна была военным переводчиком, старшиной 2-й статьи. Именно так она и представилась Виктору Конецкому, явившись в дом с предусмотрительно купленной бутылкой.
Инцидент был улажен. Ибо впервые в истории советской печати «толстый» журнал был вынужден извиниться на своих страницах перед автором. Правда, извинились весьма лукаво, сообщив, что редакции не удалось согласовать с автором необходимые поправки и сокращения «по техническим причинам» (Знамя. 1968, № 3). Разумеется, «купюры» приведены не были [20] .
20
Об этом см.: Кацева Е. Мой личный военный трофей // Знамя. 2002. № 3. С. 164–165.
Дорогой Виктор Викторович!
Ваше письмо пришло через несколько минут после того, как я закончил читать Ваш рассказ в «Знамени» («Еще о войне», 1962, № 11. — Т. А.). Мысль о трудностях (творческих, внутренних, неизбежных) очень точно подкрепляется этим рассказом. В чем он нов (для Вас) — его полнота, неторопливость, будничность даже, обыкновенность (ей не мешает роковая случайность, спрятанная в сюжете), и, прежде всего, та психологическая емкость и противоречивость, при которой не так-то просто сказать, кто прав и кто виноват, а, точнее всего, виновата война, создающая такие поля напряжения, такие испытания и такую крутость… не поверил я только одному эпизоду — это когда Мария «впадает в грех». М. б., я и не могу доказать своей мысли, это даже не мысль, а мое чувство — обычно точное, ощущение фальши, легкого пути, «чужого», а не Вашего решения…
21
Борщаговский А. М.
– писатель, драматург, литературный критик; автор книг «Русский флаг», «Седая чайка», «Остров всех надежд» и мн. др.; сценариев кинофильмов «Без вести пропавшие», «Три тополя на Плющихе», «Дамский портной». Долгие годы сотрудничал в журнале «Новый мир», ныне — член общественного совета журнала «Мир Паустовского».
В № 11 «Нового мира», как Вы уже, вероятно, знаете, будет напечатана повесть «Один день Ивана Денисовича», которая будет немаловажным этапом стремительного роста нашей литературы. После нее многое, попросту, нельзя будет принимать за литературу.
И все равно в декабре бездарность организует плотную круговую оборону, они ведь даже не понимают внутренней требовательности и степени зрелости многих молодых, которых они все еще готовы снисходительно похлопывать по плечу. Я только сейчас, после доклада познакомился с молодыми москвичами и жить мне стало интереснее и лучше.