Буллит взъерошил свои волосы, которые успели у него высохнуть и внезапно стали опять торчать в разные стороны. Он сказал, стесняясь умиления, которое делало его голос еще более хриплым:

– Даже я и то с трудом верю, что эта вот крохотуля…

– Я никогда не видела ничего более милого, более беспомощного и ласкового, – прошептала Сибилла.

Только Патриция ничего не говорила. И на фотографии она тоже не смотрела.

– В ту пору я бы с удовольствием ухаживала за ним, – продолжала Сибилла, – но Патриция никогда мне не позволяла. Когда я пыталась просто потрогать младенца-львенка, у нее тут же начинались приступы какой-то невероятной злости.

На мгновение лицо Патриции, такое спокойное в этот вечер, вдруг стало опять таким же неистовым, каким я его видел в цирке посреди бруссы, под деревом с длинными ветвями.

– Потому что Кинг был мой, – сказала она.

Я поторопился спросить:

– А здесь, что это такое?

На снимке из какого-то шерстяного свертка торчала половинка круглой мордочки с закрытыми глазами и двумя очаровательными ушками.

– Здесь он простуженный, – объяснила мне Патриция. – И я завернула его в мой свитер.

Она как будто успокоилась, но, когда я собрался снова задать ей вопрос, она сухо произнесла:

– Извините меня, я тогда была совсем маленькой. И сейчас уже все забыла.

Это было неправдой. Мне было известно это по тому, что Патриция сама же поведала мне, когда сидела между лапами Кинга. Она хранила в памяти все мельчайшие подробности детства львенка. Однако у нее не было никакого желания вспоминать о тех временах, когда он полностью зависел от нее, тогда как теперь, в этот самый момент, исполинский хищник совершенно свободный бродил вдали от нее в африканской ночи.

– Спрашивайте лучше обо всем, что вас интересует, у моего отца. Ведь фотографии делал он, – сказала Патриция.

Она снова обратила свое внимание на лимонно-желтый альбом. Сибилла составила ей компанию. Они уселись вместе в одно кресло и стали очень тихо о чем-то беседовать. А я теперь полностью сосредоточился – во исполнение единственного моего желания – на фотографиях, которые Буллит раскладывал передо мной на столе.

Они были рассортированы в хронологическом порядке. И я, переходя от одного этапа к другому, как бы смотрел в замедленном темпе фильм, и у меня было такое ощущение, словно я приобщаюсь к тайнам животной жизни, воочию наблюдаю за чудесным превращением выхаживаемого девочкой младенца-львенка в могучего, величественного зверя, чьи большие золотистые глаза под королевской гривой все еще стояли перед моим мысленным взором.

Маленький котенок. Большой кот. Совсем юный львенок. Хищник-подросток. Настоящий лев, но с еще не завершенными формами. И вот, наконец, тот Кинг, каким я увидел его несколько часов назад.

– И неужели потребовался один год для всего этого? – спросил я, посмотрев на даты, написанные на обороте каждой фотографии крупным почерком Буллита.

– Представьте себе, – ответил он. – Эти зверушки и растут быстрее нас, и силу набирают побольше нашей. Но их чувства от этого не меняются. Вот, сами можете убедиться.

Фильм продолжался, причем верить в реальность происходящего становилось все труднее и труднее.

Вот гигантский лев, сидящий в «лендровере» рядом с Буллитом или за столом между ним и Патрицией.

Вот грозный хищник, рвущий кибоко,которым его только что наказали, однако даже не пытаясь рычать на хозяина.

И он же, играющий с рейнджерами.

И он же, лижущий руки Сибилле.

Я только повторял как автомат:

– Невероятно!.. Невероятно!.. Невероятно!..

– Отчего же? – сказал наконец Буллит с некоторым раздражением в голосе. – У нас на ферме, когда я был ребенком, тоже жил лев, попавший к нам при таких же обстоятельствах, что и маленький Кинг. За пять лет он не тронул ни одного человека, будь то белый или черный, ни одного животного. А когда отца назначили на один пост в городе и нашего льва пришлось отпустить в бруссу, то прежде, чем сделать это, мы должны были научить его убивать.

– А это что? – спросил я. – И это?

На фотографии, которую я держал в руке, Кинг был изображен на поляне в компании других львов.

– Это я застал его во время одного объезда, – ответил Буллит. – Он играл с друзьями. Такое случалось с ним часто.

– Но он всегда возвращался, – сказала Патриция с кресла, где она сидела с матерью.

Голос ее прозвучал очень жестко.

Буллит небрежно собрал фотографии и как попало сунул их в конверт.

– Давайте поговорим немного с нашими дамами, – сказал он.