Он сидел, расправив свои широкие прямые плечи, встречный ветер скользил по его массивной обнаженной шее, слегка приоткрывая его крупные губы. Он вез меня сквозь это радостное утро, как на какой-нибудь праздник победы.

В этот миг все принадлежало Буллиту, и он знал это и не удивлялся.

Машина, с которой он творил, что хотел.

Рейнджеры,которые были преданы ему и которые громко смеялись своим по-детски наивным варварским смехом, когда прыжок «лендровера», ухаб или резкий вираж подбрасывал их вверх, как каких-нибудь больших черных кукол.

Патриция, прижавшаяся к боку отца, словно набираясь от него тепла и силы. Задрав свое личико навстречу хлесткому ветру, она непрерывно дергала меня за руку и подмигивала мне, чтобы я вместе с ней восхищался ловкостью и дерзновенностью крепких рук, державших баранку.

И наконец, брусса, раскинувшаяся на десятки миль, брусса во всем ее объеме и всех ее формах, с ее растительностью и ее животными.

Буллит то бросал «лендровер» под немыслимым углом на откос крутого холма и держал его вздыбленным до самой вершины, откуда словно с воздуха открывался вид на беспредельные просторы, то погружался вглубь таких темных, таких тернистых и изломанных оврагов, что они походили на морское дно, усеянное звездчатыми кораллами. И вдруг откуда ни возьмись в глаза бил свет привольной саванны. А потом возникал монументальный строевой лес с виднеющимися далеко вверху пролетами.

Конечно же, ничто не могло занять место тех тайн, к которым я приблизился, сопровождая Патрицию. Но и чудная экскурсия, организованная Буллитом, тоже оказалась не сопоставимой ни с чем. Сам возраст девочки, составлявший ее главную силу, ее одержимость Кингом, и моя одержимость ею сводили то пространство, на котором я ее встретил, к зоне таинственного и сказочного. А вот Буллит, напротив, показывал мне Королевский заповедник во всем его размахе и великолепии, раскрывал его передо мной, распахивая все его двери.

Я уже давно утратил всякую способность ориентироваться, перестал осознавать вправо мы едем или влево, вперед или назад, и это меня нисколько не смущало. Эти ориентиры стали несущественными, потеряли смысл при таком восприятии обособленных полей, высоких лесов, узких полян в форме полумесяца, массивов деревьев-исполинов, перелесков и прерий, которые чередовались, находили друг на друга, сливались в один и тот же пейзаж, одновременно буколический и дикий, пленительный и пугающий. В этом океане зелени утреннее солнце подчеркивало приглушенный или яркий тон, резкий или нежный оттенок каждого движения травы или листвы, а время от времени в нем возникали словно рифы скалистые горы, образовавшиеся из бывших вулканов и несущие свою окаменелую лаву в виде корон из черной пены.

А где были города, или хотя бы затерянные в глуши деревушки, или на худой конец одинокие лачуги, выпускающие из трубы в небо струйку сажи? Здесь земля никогда не знала ни дыма жилья, ни запаха, ни следа, ни тени человека. С незапамятных времен в этой бруссе рождались, жили, охотились, спаривались и умирали только племена животных. И с тех пор ничего не изменилось. И звери и земля хранили верность изначально установленному порядку. А Буллит, великий огненноволосый колдун, занимался своим магическим искусством, заклиная их всех в своем безудержном кружении.

Антилопы, газели, зебры, гну и буйволы… Машина, несущаяся на пределе скорости, кренясь, вздыбливаясь, ныряя вниз, снова выскакивая наверх, гнала эти стада друг на друга, все больше сжимая круги, пока все это многообразие мастей, морд и рогов не рассеивалось по бруссе, мчась во весь опор, галопируя, взбрыкивая и подпрыгивая.

Задыхаясь от радости и едва переводя дух, ослепленная новыми впечатлениями, Патриция кричала:

– Посмотрите! Посмотрите, какие они красивые! Как быстро бегают зебры и как высоко прыгают антилопы! А буйволы-то как несутся напролом!

Она хватала меня за запястье, чтобы мне лучше передавалась ее убежденность и добавляла:

– Мой отец – друг животных. Они нас знают. Мы умеем играть с ними.

Ну а сам Буллит, такой суровый ко всем, кто хоть сколько-нибудь нарушал покой животных, разделял ли он наивную убежденность дочери? То ли думал, что сама строгость и бдительность, с которыми он охраняет этот покой, позволяют ему иногда этот покой нарушать? Или же тут дело было в какой-то склонности, в инстинкте, с которыми он не мог совладать? Какое имеет значение! Игра продолжалась. Причем все более и более рискованная.

Я вспоминаю слонов, которых мы обнаружили в глубине одной долины. Их было целое стадо, сорок, а то и пятьдесят особей, рассредоточенных вокруг водоема, питаемого каким-то чудотворным источником в бруссе и превращенного по распоряжению Буллита в водохранилище. Некоторые из них искали своими хоботами пищу в растительности на косогоре. Другие барахтались в тине. Малыши толкались, требовали, чтобы матери обливали их водой. Огромный вожак с пожелтевшими от времени бивнями стоял обособленно и охранял свое стадо, словно гранитное изваяние.