– Да, – ответил Буллит, не оборачиваясь.

Я обратил внимание, что мышцы его тяжелого затылка дрожат. И почувствовал, что и у меня происходит то же самое. Исступление масаев передалось и нам.

Я посмотрел на Патрицию. Она по-прежнему стояла на коленях, очень прямая и напряженная. Лицо у нее было спокойное, ясное, но губы ее очень быстро шевелились. Она беззвучно повторяла слоги, которые вырывались из глоток танцующих воинов и подхватывались всем кланом.

И только Сибилла, сидевшая спрятав глаза за темными стеклами очков, не поддавалась суровой магии этого исступления. Разумеется, на щеках у нее и в уголках рта мышцы иногда подергивались. Однако это мне уже знакомо. Это были признаки хронического недуга, правда недуга, от которого она вроде бы оправилась, как мне казалось, в последние дни. Я подумал обо всем том, что она сказала мне на веранде и о ее трезвом уме, которым она тогда руководствовалась. Я подумал было о том, чтобы напомнить ей ее же слова, чтобы она опять взяла себя в руки. Но как это можно было сделать и как она могла бы меня услышать?

Между тем рваный ритм хоровода убыстрялся: в рычании и пыхтении, вздымавших потные груди, не осталось уже ничего человеческого. Копья и мечи вовсю дубасили щиты. Шеи теперь походили на черных ужей, охваченных неистовыми спазмами.

Вдруг две девочки, три, четыре, десять девочек сорвались со своих мест и тоже образовали цепочку. И эта цепочка выстроилась рядом с цепочкой находящихся в трансе воинов и стала повторять, от затылка до кончиков пальцев, все движения этого транса. Хрупкие запястья, тоненькие лодыжки, узкие бедра, бесплотные плечики задрожали, завихляли, задергались в конвульсиях, подключаясь к изнурительному дикому хороводу, который расчленял тела молодых мужчин. Только в отчаянно вопящих ртах девочек вскоре выступила пена, а глаза закатились.

В мою ладонь впились ногти, ногти Сибиллы. Она выпрямилась и сказала:

– Я думала, что смогу… Но нет… Слишком уж это отвратительно… Эти малышки… Они уже… Они уже жены этих сумасшедших…

Сибилла добавила, почти срываясь на крик:

– Спросите, спросите у Джона!

– В самом деле, – подтвердил Буллит, не оборачиваясь. – Но по-настоящему женаты только те, кто уже перестал быть мораном.А у остальных пока что не жены, а сожительницы.

Тут раздался вдруг голос Патриции, отрывистый, хриплый, неузнаваемый.

– Умоляю вас, перестаньте разговаривать, – сказала она. – Сейчас самый важный момент. Моранывернулись в маниаттус убитым львом.

Две параллельные цепочки развертывались, свертывались.

– Вы только посмотрите на нее, – шепнула мне Сибилла. – Это ужасно.

Патриция стояла на коленях, но ее бока, плечи, шея – особенно ее шея, такая нежная, такая чистая – задрожали, завибрировали, завихлялись.

– Джон! Джон! – позвала Сибилла.

Буллит не успел ответить, потому что в этот самый момент Ориунга, увлекая за собой всех остальных, подбежал к нему и, потрясая копьем, что-то прокричал.

Я невольно повернулся к рейнджерам.Опершись на свои ружья, они смеялись.

Буллит глазами спросил Ваинану, стоявшего рядом с ним. Новый вождь клана повторил на суахили слова морана.Он говорил медленно, старательно произнося слова. Сибилла поняла, что он сказал.

– Джон! – закричала она. – Он просит отдать Патрицию ему в жены.

Буллит неторопливо встал. Он обнял одной рукой Сибиллу за плечи и тихонько сказал ей:

– Не надо пугаться, милая. Это же ведь не оскорбление. Напротив, это честь. Ориунга – их самый красивый моран.

– И что ты собираешься ему ответить? – спросила Сибилла, едва шевеля побелевшими губами.

– Что он еще не мужчина и что потом мы посмотрим. А поскольку в конце этой недели они покинут заповедник…

Он повернулся к Ваинане, сказал ему что-то на суахили, а Ваинана перевел его слова Ориунге.

Сибилла теперь вся дрожала, несмотря на нестерпимую жару. Она сказала Патриции неровным, близким к истерике голосом:

– Да встань же ты. Не стой на коленях перед дикарем.

Патриция встала. Лицо у нее было спокойное, но в глазах чувствовалась какая-то настороженность. Она ждала еще чего-то.

Ориунга остановил на ней свой бессмысленный взгляд, сорвал со лба львиную гриву, поднял ее очень высоко вверх на острие копья и, обратив лицо к небу, выкрикнул какое-то яростное заклятие. Потом шея сникла, снова выпрямилась, заколыхалась, позвонок за позвонком, конечности вдруг тоже стали гибкими, словно лишенные костей, таз будто бы надломился, суставы разошлись, и он снова повел за собой хоровод. Остальные воины последовали за ним, ломая свои тела в том же ритме. А рядом с ними задергались в тех же конвульсиях девочки с выступающей на губах пеной и остекленевшим взглядом.

Патриция дернулась в их сторону. Сибилла обеими руками вцепилась в нее.

– Поехали домой, Джон, немедленно! – кричала молодая женщина. – Мне сейчас будет нехорошо.

– Да, конечно, милая, – сказал Буллит. – Но мне нужно еще ненадолго задержаться. А то они воспримут это как оскорбление. Нужно их понять. У них тоже свое достоинство.

На этот раз он употребил это слово безо всякой иронии, без какого-либо намека.

Буллит попросил меня:

– Будьте добры, проводите Сибиллу и малышку. Рейнджеротвезет вас, а потом пригонит мне «ровер» обратно.