Если гражданское население настаивает на том, чтобы отправиться на поиски индейцев, им придется сделать это самостоятельно.

«Черт бы взял всех этих военных!» – подумал Мастерсон без ненависти, но в гневе, что ему одному придется нести ответственность за этот сброд, за ополчение и его бессмысленную, упорную жажду убивать индейцев. Под тем или иным предлогом он откладывал выступление отряда с девяти часов до десяти, а затем и до одиннадцати. Насмешки и издевательства окружающих удерживали ополченцев, и они не расходились.

– Или вы дадите приказ о выступлении, Бат, или мы – клянусь дьяволом! – отправимся без вас, – заявил шерифу один из скотоводов.

Минут десять спустя после этого требования ковбой Калли Риджвуд промчался на взмыленной лошади по Фронт-стрит. Он остановил лошадь и, размахивая руками, заорал во все горло:

– Они стояли лагерем у реки к западу от Форда! Через час они будут здесь!

Теперь уже ничем нельзя было удержать ополченцев, и Мастерсон понял это. С гиком, с криком разряжая в воздух ружья, пронеслись они по Фронт-стрит, пересекли железную дорогу и поскакали на юго-восток.

Они мчались во весь опор в течение часа, не теряя из виду реки. Мастерсон уговорил их сделать остановку. Он знал, что если не дать отдыха лошадям, то ополченцы не смогут не только атаковать и сражаться, но даже преследовать и отступать. Больших трудов стоило ему держать их в узде. Спешившись на крутом берегу, они смеялись, орали. Один из приказчиков был бледен, точно его одолевала тошнота, кое-кто из техасских ковбоев поджал губы, на их лицах проскальзывало сомнение, но остальные хохотали и хвастались, слушая россказни плечистого бродячего ковбоя с шрамами на лице, по имени Сеттон, о том, как он убивал индейцев – несметные тысячи индейцев – и какие у них жалкие, трусливые душонки. А его низкорослый сотоварищ неизменно поддакивал: «Да-да, истинная правда, провались я на этом месте!»

Ополченцы пробыли здесь около десяти минут, а когда стали садиться на лошадей, то внезапно увидели индейцев.

Невозможное обратилось в действительность. Никто из них в глубине души не верил в этот поход. Просто пикник, развлечение. Как могли они отыскать какую-то кучку шайенов среди прерий, расстилающихся на тысячи миль!

Даже Мастерсон был уверен, что им ни за что не найти индейцев.

Индейцы двигались с юга, вверх по реке, а ополченцы шли по берегу с севера. Поднявшись на взгорье, шайены появились внезапно – в прериях это бывает. Они скакали очень быстро, растянувшись длинной вереницей. Впереди ехали воины, за ними женщины и дети, вцепившись, точно обезьянки, в гривы своих пони; далее следовали лошади, навьюченные домашним скарбом, собаки, бежавшие рядом, и, наконец, опять воины, составлявшие арьергард; мужчины и подростки несли охрану, растянувшись вдоль всей колонны. Они увидели ополченцев в ту же минуту, как ополченцы увидели их. Однако индейцы не изменили ни направления, ни аллюра своих лошадей. Только почти незаметно женщины и дети оказались окруженными мужчинами, точно лентой.

– Господи боже мой!.. – орал Сеттон.

Техасцы закричали – это был какой-то нечленораздельный вой.

Они вскочили на коней. Все пришло в движение, словно взбаламученный пруд. Оба англичанина, глупо улыбаясь, уставились друг на друга и взялись за руки. Телеграфиста затошнило, во рту стало сухо и горько. Одного из приказчиков, который пытался успокоить артачившуюся лошадь, вырвало.

Толстый ранчеро, глядя с презрением на эту орущую толпу, спросил Мастерсона:

– Ну как же, Бат?

Шериф, пожав плечами, стегнул своего коня по крупу.

Но уже ополченцы устремились вниз с холма и рассыпались, стреляя на ходу из качающихся, подпрыгивающих ружей и не попадая даже в такую крупную мишень, какую представляли собой индейцы.

Телеграфисту хотелось видеть все. Он повторял себе: «Я должен все видеть, запомнить и когда-нибудь написать».

Но ему удалось разглядеть лишь огневые вспышки, похожие на точки и тире, бегущие по телеграфной ленте. Они были отчетливыми, но когда индейцы перевели своих пони на шаг, – потускнели.

Впоследствии он так и не смог вспомнить, как индейцы, образовав цепь, чтобы прикрыть свои семьи, поджидали ополченцев; это были воины с угрюмыми, утомленными лицами; они держали наготове карабины, старинные кольты с длинными стволами, туго натянутые плоские луки со слегка дрожавшими стрелами, примитивные копья и украшенные перьями щиты.

Индейцы дали только один-единственный залп, но и его оказалось достаточно: лошади ополченцев взвились на дыбы, ряды смешались. Ополченцы врассыпную отступили, кони уносили всадников, не спешивших повернуть их обратно; иные лошади пятились, в то время как седоки пытались перезарядить ружья, или, обезумев от ужаса, неслись прямо на индейцев. И вот Сеттон уже лежит в траве. Из его груди торчит обломок копья. А юноша-англичанин, ни к кому не питавший ненависти и выехавший в эту экспедицию, как на пикник, промчался через весь отряд шайенов с зубчатой стрелой в груди; она прорвала его одежду и вонзилась в легкое. Он до тех пор мчался вперед, вцепившись в седло и призывая своего брата, пока не свалился мертвый. И еще многие свалились на землю; упал и фермер Блэк: пуля пробила ему голову, и он тут же умер.

Телеграфист опять начал запоминать, разглядывать, связывать один факт с другим, для того чтобы можно было обо всем написать.

Он сидел, прикрывая одной рукой другую: у него был оторван палец. Он следил за удаляющимися индейцами и, слушая проклятия, которыми сыпал Бат Мастерсон, спрашивал себя: «Чего же я ожидал?.. Как я буду обходиться без пальца?! Как останавливают кровь?..»

Мастерсон осадил лошадь и уныло разглядывал своих потрепанных, потерпевших поражение ополченцев.

А в направлении Арканзас-Ривер темная масса странного, непобедимого племени шайенов уже исчезала среди желтой травы канзасской прерии.