0 том, что дело искусства - отражать жизнь «как она есть», породило соответствующую этому постулату практику от фламандской живописи и пикарески до реалистического романа XIX в., породило эстетические теории, согласно которым «прекрасное — это жизнь». Эстетическое мировоззрение Цицерона принадлежит к принципиально иному кругу представлений, иной эпохе в истории искусства и иной культуре. Оно принадлежит культуре и искусству, основу которых составляет понятие идеальной нормы, понятие ответственности жизни перед более высоким началом, острое чувство красоты, возникающей на той грани, где действительность и идеальная норма, оставаясь каждая самой собой, в то же время проникают друг в друга, создавая некоторую особую эстетическую реальность. Этот строй мыслей и чувств и, как частный случай, та его модификация, что представлена эстетикой Цицерона, порождены античным миром и им навсегда переданы потомкам.

1990

Примечания

1Брут…23.

2Письма к близким, XV, 4, 16.

3Оратор, 12.

4Об ораторе, 111,81.

sПисьма к Аттику, IV, 16.

6Письма к близким, XV, 4, 16.

7О наилучшем виде ораторов, 3.

8Брут…35. Ср. Об ораторе, I, 260: «…взяв за образец того, кто бесспорно владел самым могучим красноречием, — афинянина Демосфена».

9Брут…36.

392

10Речи против Верреса. О предметах искусства, II, 4; VII, 127; IX, 132; X, 134; XIII, 94; XIV, 33, 98.

11Об обязанностях, I, 8.

12См.: Быт и история в античности. М., 1988. С. 151 и след.

13Варрон.О сельском хозяйстве, 111,4, 17.

14О наилучшем виде ораторов, 5: «Наука гражданского устройства слагается из отдельных разделов, обширных и многочисленных. Среди них есть один, особенно важный и пространный, - искусное красноречие, которое называют риторикой». is Брут…59.

16Там же. 186.

17Парадоксы стоиков, предисл.

18Брут…185.

19К близким, VII, 1.

20Брут…258.

21Там же. 261.

22См. об этом в классических работах: NordenE.Die antike Kunstprosa: vom VI. Jahrhundert vor Christi bis in die Zeit der Renaissance. Bd I—II. Leipzig, 1898 (reprint 1958); Wilamowitz-Moellendorfl U. von.Asianismus und Attizismus (1900) // Kleine Schriften. Bd III. Berlin, 1969."

23«Давайте же подражать скорее тем, кто отличается нерушимым здоровьем (что свойственно аттикам), нежели тем, кто страдает нездоровой полнотой и кого в таком изобилии поставляет нам Азия» (О наилучшем виде ораторов, 3).

24Оратор, 21.

25Об ораторе. 111,54-55.

26Там же. 96.

27Там же. 85.

28Там же. 84.

29Там же. 54.

30Брут…161.

31Там же. 176.

Мировая слава Тита Ливия основана на единственном его сочинении, дошедшем (и то далеко не полностью) до наших дней и известном под условным названием «История Рима от основания Города». Ему предпослан пролог, раскрывающий цели, которые Ливии преследовал, создавая свою эпопею. Такие прологи к сочинениям древних историков в литературоведческих работах принято рассматривать как дань риторической традиции и считать, что они не столько выражают намерения и мысли автора, сколько комбинируют некоторое число общераспространенных устойчивых мотивов. В случае Тита Ливия дело обстоит сложнее. Формулируя в прологе задачи задуманного труда, он писал: «Мне бы хотелось, чтобы каждый читатель в меру своих сил задумался над тем, какова была жизнь, каковы нравы, каким людям и какому образу действий - дома ли, на войне ли - обязана держава своим зарождением и ростом; пусть он, далее, последует мыслью за тем, как в нравах появился сперва разлад, как потом они зашатались и, наконец, стали падать неудержимо, пока не дошло до нынешних времен, когда мы ни пороков наших, ни лекарства от них переносить не в силах». Сформулированное здесь представление, согласно которому расширение владений и накопление богатств привели римлян к моральной деградации, все это в совокупности вызвало гражданские распри и войны и, наконец, предсмертный кризис республики, действительно может рассматриваться как общее место римской историографии. Оно было известно задолго до Ливия, десятилетием раньше его на подобной «теории упадка нравов» основывал свои сочинения Саллюстий, полустолетием позже — Плиний Старший, еще столетие спустя — Тацит. Однако, если перевести рассуждение Ливия, его предшественников преемников с языка древней риторики на язык научного анализа, перед нами окажется отнюдь не набор риторических фигур, а предельно обобщенное, но вполне объективное описание реального исторического процесса — возникновения и развития кри-

394

зиса римской гражданской общины во II—I вв. до н. э. Риторический штамп, как обычно, потому и стал штампом, что выражал в специфической форме очевидные каждому римлянину черты исторической действительности, его окружавшей, и Ливии в своем труде стремился — пусть на риторический лад — эту действительность отразить.

Кроме такой задачи, однако, Ливии формулирует в том же прологе и сверхзадачу предпринимаемой эпопеи: «…отвлечься от зрелища бедствий, свидетелем которого столько лет было наше поколение», и «увековечить подвиги главенствующего на земле народа». Бедствия и деградация должны предстать «в обрамленье величественного целого»; каков бы ни был моральный упадок, и сегодня «военная слава римского народа такова, что, назови он самого Марса своим предком и отцом своего родоначальника, племена людские и это снесут с тем же покорством, с каким сносят власть Рима», и «не было никогда государства, более великого, более благочестивого, более богатого добрыми примерами, куда алчность и роскошь проникли бы так поздно, где так долго и высоко чтили бы бедность и бережливость». Речь поэтому идет не о том — вернее, не только о том, — чтобы отразить реальный процесс — противопоставить былой расцвет нынешнему упадку; речь идет, кроме того, о создании мажорной общей, совокупной характеристики, о том, с чем Рим вправе достойно предстать перед судом истории. Противоречие между задачей и сверхзадачей было очевидно, и если решение задачи требовало освоения хроникигосударственной жизни на протяжении ряда столетий — дело грандиозное само по себе даже при самом выборочном подходе к фактам, то решение сверхзадачи предполагало иной подход, связанный с первым, но ему не тождественный, — создание единого монументального образаримского народа, его государства и его истории, предполагало, помимо хроникального, эпический регистр повествования. Белинский был прав, видя в Ливии «истинного и оригинального Гомера» римлян 1.

Сосуществование в «Истории Рима от основания Города» двух

регистров повествования — хроникального и образного — и ориентация автора на второй из них как на внутренне ему несравненно 10более близкий и важный ощущается при первом же чтении. Читатель, если он не специалист по древней истории, невольно увлекается от бесконечных перечней магистратов, от монотонно вторяющихся сообщений об очистительных молебствиях и явленных войнах, от риторически трафаретных описаний сражений и осад. Но ведь наряду с ними книга изобилует и такими