На одной из площадей Рима возвышается колонна Траяна — монумент, возведенный около 114 г. н. э. в честь побед императора над аками — племенами, обитавшими на территории современной Румынии. Колонна покрыта рельефами, воспроизводящими в последовательном сюжете основные эпизоды кампании. На первом рельефе сюжет еще не начался. Перед зрителем засечная черта укреплений на берегу Дуная, обращенных в сторону внешнего вне-римского мира. Укрепления расставлены редко, так что создается острое ощущение пустынности страны, их окружающей. Потом идут плотно заполненные кадры — рельефы изображают боевые эпизоды, строительство крепостей, обращение императора к войску. Но вот война кончилась, и кончился сюжет, повествовавший о деяниях римлян. В двух последних кадрах уцелевшие даки уходят в свои степи, и в прежней пустоте пасутся несколько овец и коз.

Степи по-латыни — solitudines, буквально — «пустые места, зона одиночества, безлюдье». Римский историк Тацит, современник Траяна, широко пользуется этим словом при описании местностей за Рейном, занятых германскими племенами. Мир германцев и даков, кельтов и сарматов, племен и народов, окружавших империю до того, как утвердиться на ее развалинах, и был зоной solitudines — безлюдных степей и непроходимых лесов, озер и рек, Царством девственной природы. Греко-римский мир империи противостоял им как мир городов. Античная цивилизация — это городская цивилизация. Экспансия этой цивилизации осуществлялась в виде создания городов — у греков чаще путем колонизации, нежели военной оккупации, у римлян, наоборот, — в основном военным путем, реже путем вывода колоний. «Римляне, которые к тому времени уже овладели большей частью Италии, каждый раз занимали кусок покоренной земли и возводили на нем город, а если город уже стоял, то выбирали по жребию людей из своей среды и выводили их туда, создавая колонию», — писал ис-

637

торик II в. Аппиан («Римская история» 1, 7). Так, на морских побережьях, ранее городов не знавших, греки основали Массилию, нынешний Марсель, и Пантикапей, нынешнюю Керчь. В прирей-нских землях до прихода римлян городов вообще не было. Современный Трир — это римская Augusta Treverorum (Аугуста Треве-рорум), как современный Кёльн - римская Colonia Agrippinensis (Колония Агриппинензис).

Более тысячи лет, вплоть до первых веков христианской эры, просуществовала античная цивилизация. И столько же просуществовал ее главный очаг — античный город-государство. Представленный поселениями Греции и Италии, Малой Азии и Испании, Северной Африки и Британии, поселениями очень древними, вроде Милета или Афин, и поздними, вроде названных по имени римских императоров Кесарии Иудейской в современном Израиле или Адрианополя Фракийского в современной Болгарии, античный город был бесконечно многообразен и в то же время эпохально, типологически, един. Как соотносились в нем разнообразие и единство? Поиски ответа на этот вопрос удобно начать с сопоставления городов двух типов — греческого и римского.

Двуединой основой античного мира были и всегда оставались два культурных массива — Греция и Рим. Исходно различие их было различием двух типов городов. Город-государство по-гречески -pylis, отсюда— русское «политика», по-латыни — civitas, отсюда — русское «цивилизация». Pylis — первичная реальность, и «гражданин» polites, и как понятие, и как слово произволен от этой первичной реальности. Civitas, напротив того, производна от civis — гражданина, ибо первичной реальностью для римского сознания является именно он. Поэтому само слово civitas буквально означает не «город», как означает его pylis, а «гражданство, гражданскую общину», и носителем суверенитета она является как совокупность граждан, обозначаемая в этом смысле особым словом — populus, «народ». Populus есть совокупно действующее вовне и совокупно ответственное перед всеми своими членами, исторически вызревшее соединение, изначально разнородных слагаемых — общины коренных римлян, patres, «отцов-сенаторов», и общины пришлых — plebs, «плебеев». В этой своей гражданской целостности Populus Romanus, «римский народ», воспринимался как единственный в своем роде. Он противостоял всем государственным или политико-этническим образованиям окружающего мира и мыслил отношения с ним и лишь в виде распространения своей civitas, то есть своего гражданства, а в высшем, символическом смысле и своего города-государства, на все новые и новые племена и народы.

638

Ни понятия, ни, соответственно, слова, равнозначного латинскому populus, в Греции нет. Demos (источник русского слова «демократия»), который часто переводился как «народ», от лица которого издаются декреты и принимаются решения, строго говоря, в глубине общественного сознания включает лишь часть граждан; aristoi (откуда - «аристократия») — охватывает другую, столь же самостоятельную часть, и в пределах полиса они сосуществуют, худо ли, хорошо ли, подчиняясь общим законам, но не растворяясь друг в друге, как растворялись, несмотря на все внутренние антагонизмы и распри, римляне в своем populus'e — носителе общего суверенитета. Aristoi, разумеется, живут в полисе и служат ему, но такое служение всегда проблема, которую каждый раз приходится решать: вроде, служа полису, служишь своим, но в то же время и не своим или, во всяком случае, не до конца своим. Потому не менее (а подчас и гораздо более) крепки связи aristoi с аристократами в других полисах. В таких условиях греческий полис мыслил себя как часть более обширного исконного, лингвистического и этнического, целого — эллинского мира, внутри которого полисы сосуществуют на основе исономии — «равнозакония», а не на основе распространения на них римского гражданства, их подчинения и иерархии, как обстояло дело в римской Италии, а позже в Римской империи.

Мы сопоставили для примера Рим и города Греции; в других городах этой цивилизации положение было таким же. И в греческом, и в римском, и во многих иных вариантах решению подлежала одна и та же проблема — как обеспечить единство гражданского коллектива при разнородности отдельных его частей, единство гражданина и города, единство города и окружающей цивилизации, там, где реально дано только их многоразличие, и при этом обеспечить их единство так, чтобы сохранить в то же время самостоятельность каждого его слагаемого.

Сквозь бытие города здесь просвечивает общая коренная проблема античной цивилизации, античной философии и античной истории: проблема отношений между единицей в ее реальном многообразии и временной изменчивости, в конкретности условий, времени и места, — и совокупным целым, государственно-политическим, но также и сакральным, и метафизическим, всегда тя-' готеющим к тому, чтобы преодолеть реальное многообразие и временную изменчивость живых единиц — людей, родов, городов — и утвердиться как вечная бытийная норма — типидеального гражданина, типгорода, типгосударства, типрелигии. Как их идея, сказал бы Платон, как их форма, сказал бы Аристотель. При этом противоречие между обоими рядами бытия таково, что еди-

639

ница осознает и ценит себя только в рамках целого, не растворяется в нем, но и никогда из него не выпадает, от него не отворачивается, а целое, утверждая себя, никогда не предполагает и не допускает упразднения единицы, многообразие не отменяет единства, а конкретные требования времени и места не отменяют нормы. «Субстанция государственной жизни, — писал Гегель, — была столь же погружена в индивидов, как и последние искали свою собственную свободу только во всеобщих задачах целого».