Я бы мог продолжать, мем, да нет нужды. Вы и сами повидали свет. Я писал музыкой виньетки, пока не вернулся оркестр, а потом расписывал другие узоры на узкой больничной койке в отдельной комнатке наверху. Посреди беспросветного несчастья – блаженный вечер. Все билеты ушли. Впервые за долгие, долгие годы я был счастлив.

Мы отвезли девочек обратно на Армениан-стрит все вчетвером уместились на «Веспе». Так пьяны, что не падали. Я совсем забыл про мое дитя. Но слушайте дальше: я все потерял в этом мире, мем, но я еще не понимал всей глубины моей отверженности, пока не ощутил касание кожей.

В ЧЕТЫРЕ УТРА Я ТО ЛИ ИЗ БЕСПРИНЦИПНОСТИ, ТО ЛИ ИЗ любопытства продолжала у себя в комнате записывать бесконечное, неустанное повествование Чабба.

Примерно в такой же поздний час, много лет назад, красная «Веспа» безнадежно застряла в глубокой канаве посреди Пенанга, и оба «жучка», по возможности замаскировав мотороллер тяжелыми бетонными плитами, какие во множестве усеивают пейзаж Малайзии, двинулись пешком к «Английской школе Букит-Замруд». Оба пьяные в стельку.

Неподалеку от «В. О.» Мулаха вдруг резко свернул и вцепился в увитую колючей проволокой ограду «Школы Св. Ксавье», в которой, как он уверял, он был первым учеником выпуска 1938 года.

– Пошли, покажу тебе фотографии на стене. Увидишь, какого бледнолицего они из меня сделали. За дополнительную плату, можешь быть уверен.

С ржавой щеколдой они справились быстро, но с дверью повозились, зажигая спичку за спичкой и бросая их во влажную траву.

Тут-то и вынырнул из темноты пес.

Обычная дворняга, мем. Их и в Куале-Лумпур хватает: все в гное, соски до земли, безобидные твари, в общем-то. Но мой тамил – уах!

– Получай! – крикнул он, суя руку в мятый карман. Я подумал: у него тоже при себе пистолет.

Так, держа руку в кармане, он подошел чуть ли не вплотную к собаке, а пес заворчал, выставляя желтые зубы, и попятился, укрывшись под низкими ветками цезальпинии.

– Релекс, – посоветовал я. – Вдруг у него бешенство-ла?

Тамил глянул на меня мертвым глазом и достал из кармана – не револьвер, слава тебе господи, а что-то белое. Он махнул рукой, словно бросая кольцо – ловко так. Пес шарахнулся, потом вернулся понюхать – я думал, Мулаха бросил в него камнем, но пес проглотил эту штуку, не разжевывая.

– Смотри, туан! – крикнул Мулаха. Эдакий чеширский кот, черт бы его побрал, только зубы и видны при свете луны. – Будь любезен, мой друг! – повторил он, запихивая обе руки в карманы и радостно улыбаясь. – Наблюдай, что сейчас произойдет.

Поведение пса изменилось. Он уже не лаял. Насторожил уши, голову склонил набок.

– Наблюдай, друг мой!

И вот, мем, эта чертова дворняга рухнула замертво. Словно подстреленный голубь с небес.

– Господи боже! – вымолвил я.

– Сядь! – велел он – не собаке, разумеется, а мне, – и похлопал по деревянной скамейке, на которой днем кантонские няньки дожидались своих питомцев.

– Сдохла? – спросил я. Мне это пришлось не по нутру. – Ты убил собаку?

– Ты будешь жить в моем доме, так? Я помогу тебе спасти дочь, так? Садись!

Несколько минут мы сидели рядом, а несчастный пес валялся в тени в каких-нибудь пяти футах от нас.

– У тебя есть враг, – сказал наконец Мулаха.

Я не сразу понял – думал, он говорит про собаку.

– Проклятый ханту [81] , который украл твоего ребенка. Маккоркл? Да или нет?

– Да.

– Он наглый?

– Я тебе говорил.

– Очень сильный, умный? Семь футов ростом, ты сказал?

– Я сказал – почти.

– И жестокий.

– Да.

– Что же ты сделаешь? Ты должен отомстить, туан. Разве убить дворнягу – это месть?

Я ничего не видел – только мертвый глаз.

– Мулаха, – сказал я ему, – ты пьян.

– Нет, нет, послушай! Это наш первый день. Ты еще не понял своей удачи. Я для тебя самый подходящий человек. Я расскажу тебе, что делать.

– Ты мне уже сказал. Мы пойдем к рикшам. Потом отправим посылку.

– Это еще не все, друг. Что ты будешь делать потом?

– Отправлю посылку HP, как ты посоветовал.

– Да, да, ему придется самому прийти за ней на почту, и тогда что? Что произойдет, когда ты увидишь этого ублюдка?

Я пожал плечами.

– Ты слишком рохля. Слушай меня. Я знаю.