При виде собравшихся слуг Анатоль резко остановился, свирепо огляделся по сторонам. Никто не пошевелился, но Анатоль почувствовал, как они внутренне отшатнулись от него - все эти добрые люди, которые, как уверяла Медлин, так его обожали.

Он видел в их лицах не любовь, а страх. Никто из них не решался встретиться с ним взглядом - они рассматривали носки башмаков, теребили завязки передников - словом, старались смотреть куда угодно, только не на него.

– Убирайтесь отсюда, - рявкнул Анатоль, - и займитесь своими делами! Вы ничем не поможете Уиллу, если будете слоняться здесь.

Они стали торопливо расходиться, только у Бесс Киннок хватило смелости метнуть в него полный ненависти взгляд. Один за другим слуги исчезали, пока он не остался в одиночестве. Так бывало уже не раз, вернее, каждый раз, когда его видения превращались в жуткую реальность.

Вот только на этот раз Анатоль был не один. Он стиснул руку Медлин… и вдруг осознал, что цепляется за нее, словно за единственное звено, соединяющее его с миром разума. Несмотря на тревогу и недоумение, вызванное поведением слуг, жена осталась рядом с ним.

Да, прозвучал в голове его въедливый голос, но останется ли она рядом, если узнает правду? Или отшатнется от него, как все остальные?

А если это случится сейчас, после того, как они любили друг друга под волшебным камнем, - сможет ли Анатоль это пережить? Или сердце разорвется, душа умрет?

Он погладил Медлин по щеке, и она улыбнулась в ответ. Ее глаза цвета весенней травы излучали утешение и поддержку. Как ему хотелось раствориться в свете этих глаз, вернуться вместе с ней обратно в холмы. Но день, который Анатоль провел в ее объятиях, уже казался далеким прошлым. Солнце и вереск, смех и любовь были только сном. Теперь его грубо разбудили, и он вернулся к привычному кошмару.

Кошмару, который он не станет делить с Медлин.

Анатоль разжал пальцы.

– Тебе лучше присмотреть за девушками, - сказал он.
– Нэнси вот-вот ударится в истерику. А я пойду к Уиллу.

– Но, Анатоль, мне больше хотелось бы пойти с тобой.

– Нет! Там Мариус. Уилл в тебе не нуждается.

– Я думала не об Уилле, милорд. Мне казалось, что, может быть… - Она подняла на него серьезные глаза.
– Может быть, я вам нужна?

Нужна ли? Так нужна, что страшно разлучиться с ней хоть на минуту. Но еще сильнее было желание уберечь Медлин от мрачной сцены, от вида крови и боли, от диких воплей Уилла. И более всего - от самого себя.

Анатоль отвернулся и вынудил себя произнести повелительно:

– Делайте, как я вам велю, мадам.

Медлин вздрогнула от боли… и эта боль тяжким грузом легла на его сердце.

Он прошел по длинному проходу, который вел в помещения для слуг, подошел к буфетной. Эта комната рядом с кухней служила чем-то вроде лазарета еще с тех времен, когда леди Дейдра варила свои целебные снадобья. Анатоль издали ощутил присутствие Уилла, и страдания юноши нахлынули на него кровавой волной.

Он скакал во весь опор, чтобы поскорее попасть домой, но теперь замедлил шаг, вспоминая свои прежние бесплодные попытки предотвратить то, чего предотвратить нельзя.

Анатоль выходил в холодное море, пытаясь спасти потерпевших кораблекрушение моряков, хотя знал, что они должны утонуть. Скакал, как безумный, к дому Кинноков лишь затем, чтобы увидеть предсмертный взгляд Мэри Киннок на ее новорожденного младенца. Бежал в полночь по дорожкам сада, чтобы остановить мать.

А теперь - Уилл.

Анатоль не знал, хватит ли у него сил снова пройти через это. Ну да выбора у него все равно нет. Сентледж может рассчитывать только на себя. Пожалуй, это был единственный урок, который он твердо усвоил. Только добрый наставник мистер Фитцледж забыл упомянуть о том, сколько неудач ждет его на этом пути.

Стиснув зубы, Анатоль распахнул дверь. В буфетной горели свечи, потому что за окном уже смеркалось, и в их свете вырисовывалась мрачная картина. Уилл лежал на дубовом столе, под его плечи были подложены подушки, тело сотрясалось от невыносимой боли. Одна штанина была отрезана, обнажая страшную рану ниже колена - кровавое месиво, из которого торчали обломки костей и обрывки сухожилий. Анатоль застыл на пороге, хотя зрелище не отличалось от того, что он ожидал увидеть. Но это не умаляло его ужаса. Как всегда.

Люциус Тригхорн стоял в головах раненого, словно Часовой, а Мариус трудился над раной. Худое лицо молодого врача светилось странной мрачной красотой - словно лицо ангела смерти. В нем были нежность и бесконечное терпение, чувствительный рот время от времени слегка подергивался, ибо Мариусу было дано ощущать страдания ближнего, как собственные.

Мариус бормотал что-то ласковое и одновременно накладывал на бедро Уилла тяжелый зажим. С губ юноши вырвался крик боли, Триггу пришлось придерживать его. Уилл извивался и стонал в руках старика, слипшиеся пряди соломенных волос закрывали его обезумевшие от боли глаза.