Шрифт:
Попов молчал.
– - Так ты отличек у нас захотел?
– - вдруг обернулся ко мне светлейший.-- В свитские, в штаб? Жоко да чардаш с валашскими мамзелями отплясывать? Флото-пехотный боец! Надоело питерское вертение в контратанцах? Прошу извинить,-- нет у меня для тебя места.
Я стоял ни жив ни мертв.
– - И без того у нас вон, с Василием Степанычем, легион прихлебателей. И свои, и французы, и немцы, есть даже из Америки. Скоро нечем будет кормить. Можешь, сударь, отправляться подобру-поздорову обратно в Гатчину и решпектовать от меня пославшим тебя отменное мое почтение.
"Так вот он, мой идеал, герой!
– - помыслил я с горечью.-- И чем я виноват, что прибыл не из другого места, а из Гатчины?"
Потемкин запахнулся, принял рапорт от моего сопутника и, не взглянув в бумагу, направился ко дворцу.
– - Молю об одном,-- решился я выговорить вслед князю,-- удостойте меня послать в передовые отряды и в такое место, где бы я мог всем… жизнью пожертвовать для славы отечества и вашей.
Потемкин не слышал меня. Уйди он в то время, приговор мой был бы подписан. Я, по всей вероятности, уехал бы из армии на другой же день. Но вдруг князь уронил взор на рапорт провиантского курьера.
– - Как?
– - воскликнул он.-- Капуста из Серпухова… клюква… и подновские свежепросольные огурцы? И ты, пентюх, молчишь? Где они, где?
Офицер указал на припасенные под крыльцом бочонки.
– - Михеича!
– - крикнул светлейший, присев в бессилии на ступени крыльца.
Явился, переваливаясь, толстый, в парике и в белом переднике, ближний официант и старый домашний слуга князя. Бочонки вскрыли. Но когда догадливый посол, подняв квашеные капустные листья и кочни, вынул из них что-то белое и головатое и как бы с робостью сказал: "А уж это, ваша светлость, я на свой страх… извините,-- мясновская редька-с…" -- изнеженный, с притуплённым вкусом, князь растаял. У него слюнки потекли.
– - Ах ты скотина! Вот удружил!
– - даже плюнул светлейший, смотря на гостинцы, как на некую святыню, и дивясь гению посланца.-- Маг, шельмец, маг! Шехеразада, сон наяву…
И, обратясь ко мне, он прибавил не в шутку:
– - Вот, сударь, истые слуги отечества; вот с каких ироев брать пример. А они в свиту, в прихлебатели! У вас вон уж и Державин Зубова в громких одах превозносит, а этот мне -- редьку, да-с… Кто лучше? Этот беспримерно. Прав ли я, Василий Степаныч? Посуди!
– - обратился князь к Попову.-- Главнокомандующий сыт, доволен, будет довольна и сыта и его армия. Ах они буфоны, гороховые шуты! Громких дел им нужно,-- отчего не берем Тульчу, Исакчу? …Эй,-- крикнул он уходившим с бочонками слугам,-- на лед, по маковку да соломкой сверху!.. Михеич, голубчик! Для-ради такого случая яичницу сегодня глазунью да с свиным салом, зеленого луку побольше…
И, щелкая шлепанцами, легко и брдро двинулся на крыльцо матерой Илья Муромец.
Попов придержал меня за фалду.
– - Обожди, запрячься тут где-нибудь!
– - шепнул он, наспевая за князем.-- Придет добрый час, все авось перемелется… Меня просят за тебя: всерабственно готов служить его высочеству…
Мысленно благословляя цесаревича, я отправился в город и приискал себе в отдаленном и глухом его предместье небольшую каморку. Оттуда я наведывался к Попову. Но ждать "доброго часа" светлейшего мне пришлось долее, чем я мог думать.
После капусты и редьки князь было ожил; вскоре, однако, впал в прежнюю хандру. "Брак в Кане Галилейской" сменился вновь для него "сидением на реках Вавилонских". Напоминать ему обо мне -- значило вконец испортить дело. Так прошло более двух недель.
VI
Однажды, так рассказывал мне впоследствии Попов, сидел светлейший с ногами на диване и, по обычаю запустив гребнем пальцы в волосы, читал вновь привезенные французские и немецкие газеты. Известия из Англии и Пруссии, особенно же из Франции, где тогда более и более разыгрывалась революция, сильно интересовали князя.
– - А где тот-то, флото-пехотный боец?
– - спросил он вдруг Попова, который возле занимался разборкой и отправкой бумаг.
– - Какой, ваша светлость?
– - Ну да помнишь, что в герои тут из Питера просился?
– - Давно, полагаю, дома,-- ответил знавший обычаи князя Попов.
– - Жаль,-- сказал Потемкин,-- забрался в такую даль и вдруг с носом.
Попов услышал это -- и ни слова.
– - Согласись, однако,-- пробежав еще два-три газетных листа, произнес светлейший,-- Зубовы… да и весь их социетёт!.. вот, надо думать, бесятся: подслужиться кой-кому хотели моряком… Каких рекомендаций наслали… Ан и не выгорело…
– - Не дали бы, ваша светлость, маху,-- отозвался Попов.
– - Как маху?
– - Да ведь Бехтеев не зубовской руки.
Потемкин посмотрел через газету на Попова.
– - Как не зубовской?
– - спросил он.
– - Помнится, этот молодой человек даже что-то сказал о ссоре и неудавшемся его поединке с братом Платона Александровича…
Потемкин спустил ноги с дивана и бросил газеты.
– - Что же ты молчал?
– - Запамятовал, ваша светлость.