Мне, как главе разведчиков, светлейший назначил особый прием.

– - Думаешь, буду хвалить?
– - спросил он, вынув из баула и вновь рассматривая привезенный мною рисунок.-- Отличились вы, флотские, один даже чуть ли не погиб. Но ни к чему, братец, все это, ни к чему,-- прибавил, нахмурясь, Потемкин,-- не в том дело…

Я онемел от этой неожиданности.

– - Согласись,-- продолжал он,-- ты свежий человек и в Гатчине проходил достойную почетную школу. Я говорил всем, доказывал. Мы заморим турок осадой, заставим сдаться, возьмем далее ряд других крепостей; а нам… ох, что, сударь, и говорить!
– - объявят вдруг -- баста, ни на пядень!
– - и пропадут задаром все труды, вся кровь, вся честь…

– - Кто же скажет, ваша светлость?
– - осмелился я спросить.

– - Есть такие,-- произнес он загадочно.

Порывшись в бумагах, Потемкин отложил одну из них и прикрыл ее бронзовой накладкой.

– - Отважный подвиг твой и этих смельчаков,-- продолжал князь,-- изобличает в вас достойных всякой похвалы слуг. Я тебя давеча не признал. По твоему отличию и квалитету о тебе уже репортовано выше. Но это все, братец, ни к чему. Вы рветесь, ты особенно; это понятно и делает тебе честь. Я тебя не забыл; памятую твой вызов принять и выполнить такую комиссию, в коей бы видна была твоя персональная послуга. Готов ли ты, Бехтеев, сдержать слово? Ныне найдется дело и для тебя…

– - Приказывайте, располагайте жизнью моей, мной!-- воскликнул я в радости.

Князь позвонил. Вошел Попов.

– - Где Бауэр?
– - спросил Потемкин.

Секретарь удивился вопросу.

– - Где, в каком месте нынче Бауэр?
– - нетерпеливо застучал князь по столу пальцами.

– - Проехал Буда-Пешт, может, и Вену.

– - Французский язык знаешь?
– - обратился ко мне Григорий Александрович.

– - Сызмальства, в доме родительском, и опять же в корпусе обучен.

– - А ну прочитай, вот, Бехтеев,-- сказал он, протянув мне книгу.-- Недурно; расскажи теперь попробуй прочтенное своими словами… Слышишь, Василий Степаныч, видно, на Жоконде зубы проел, как и мы с тобой… Певуна, всякого петиметра за пояс заткнет. Ну изготовь же, по этой материи, бумаги и все, что нужно. В командировку, сударь, нынче ж в ночь выедешь.

– - Куда, ваша светлость?
– - спросил Попов, вглядываясь в поданный ему, мелко исписанный каракулями светлейшего, листок.

– - Ах, батюшки, куда! Известно, вдогонку Бауэра, в Париж… Наговорили болтуны -- почти без каблуков.., А оказывается, чуть не в полтора вершка. Прасковья Андреевна, сударь, вычитала в "Вольном корреспонденте",-- обратился ко мне Потемкин,-- что при платье а-ля бёль-пуль дамы нынче опять носят и башмаки с высокими выгибными каблуками. Каблуки, именно каблуки; без них ни шагу… Так готовься, братец, поедешь в подмогу Бауэру. Ум хорошо, два лучше. Хлопочите, помогите угодить фрерушкиной супруге.

Попов сделал мне знак уходить. Князь меня остановил.

– - Перед отправкой зайди сюда,-- сказал он,-- получишь еще лично от меня цидулку к королевскому башмачнику, как бишь его?.. Они разрушили Бастилию, грозят самому трону, религии, а деспот -- мода -- не дает им покоя, властвует ими, как детьми… Всем российским мотам велено выехать из Парижа; Бауэру и тебе -- исключение. Ты рвался из усердия бить турок; поусердствуй пока иначе, барыне постарайся угодить. А что выгодней в жизни -- это, брат, еще бабушка надвое сказала. После сам увидишь и поймешь…

Удивило меня, а потом и разобидело это решение. "Как? Офицеру покупать башмаки для какой-то Прасковьи Андреевны? Супруга фрерушки! Да мне-то какое дело? Выкидывал штуки светлейший, и к ним уж привыкли,-- но такой, да еще с носившим мундир гатчинских батальонов,-- я не ожидал".

Повеся нос, в досаде на всех и все, я возвратился в "кафан", где нанял квартиру. Офицеры бросились меня поздравлять.

– - Отменный, завидный случай, верная тропа к отличиям.

– - Да в чем же дело?-- спрашивал я.

– - Как в чем? Неужто не знаешь? Во всем городе и в лагере только и говору, что о новой причуде Таврического. И кому ж выпало на долю ее совершить? Ближнему, любимому адъютанту князя Бауэру и тебе, Бехтеев… Оба как бы в один ранг поставлены… Такие поручения не забываются. Любимый предмет, властительница сердца, жена двоюродного братца светлейшего. Радуйся да скорехонько отъезжай, а то как бы еще князь не раздумал. С ним это бывает.

Получил я от скупяги Попова подорожную на фельдъегерских, прогоны и щедрое пособие на подъем, а в прощальной аудиенции от князя несколько приватных писем, и в том числе небольшой пакет с надписью: "Распечатать через неделю, по прибытии на место".