— Роанов не убивали. Убивали нас, эсо! — снова впала в истерику Маххати, — Нас, не этих проклятых роанов, которые нашими руками глотку друг другу режут, чтобы властвовать, не этих архушей языкастых, нас, нас убивают!

Может, она и была права, но думать о таком я себе не позволяла. Хотя времечко наступило такое, что подумать не мешало бы. Но — дождемся Кайаля. Я накапала ей в вино хорошего успокоительного снадобья, и она быстро уснула.

Лето разгоралось, в порт снова начали приходить корабли, а в северные ворота — караваны, а по великой Ману — речные суда. Все было вроде бы как прежде. Только рядом не было Кайаля, да тайный страх поселился в городе. Конечно, не во всем городе — только среди эсо да власть имущих в Араугуде. А простой народ жил как прежде. Как прежде после каждой ночи находили трупы на улицах, в темных закоулках, в садах да и вообще везде, где живут люди. Трупов было не больше и не меньше, но каждый раз мы с ужасом ждали известий о гибели нового эсо. Но все было тихо. Роаны держали мир. А все сложности улаживали инут. В эти дни их орден приобрел огромный вес. А мне в голову пришла нехорошая мысль — а, может, это все их рук дело? Ведь теперь, считай, власть в городе в их руках… Или нет?

У меня было время поразмыслить. Во время опасности обостряются все чувства и разум становится необычайно ясным, начинаешь многое замечать и переосмысливать заново. Наверное, впервые я поняла тогда, что наш Эшхарин — не пуп земли, и все, что происходит "где-то там" на самом деле не так уж и далеко и все же касается нас. Это было неприятно. Раздражало, поскольку явно вело к перемене привычного и уютного в какой-то мере жизненного уклада.

Кораблей приходило все меньше — разве что с островов Эку. На севере шла война. Таргаринский флот сцепился с имтеранским, на юг ходу не было. У Кальмейна море, говорят, напоминало садок с бешеными муренами. Из Ильвейна, как всегда, приходили сухопутные караваны и речные суда, но их было меньше, да и на границах, говорят, баринах приказал держать кордоны, чтобы война не расползлась и по нашей земле. По земле высших, земле эшхаринам. Мы еще помнили войны. Двух сотен лет не прошло с той поры, когда кланы воевали за главенство в стране. Тогда победили южане, и в Таггване воцарился осененный мечом богов баринах из дома Эльмих. Но это еще не было началом мира. Когда умер баринах, его сменил на престоле младший сын Тавин, а старший, Алькам, был объявлен сумасшедшим. И не потому, как тогда считали, что он был от старшей жены из клана Хамир, от брака по расчету, а действительно потому, что с головой у него было не в порядке. Но что за дело, ежели речь идет о власти… Ну, дальше, понятное дело, снова была война, драка двух братьев, двух клановых союзов. Наши, Таруш и Уллаэ, под сурдинку подгребли под себя Араугуд и стали ждать, чем кончится. Кончилось тем, что Алькам убил Тавина и вернул себе престол. Хорошо, что тогда все северные кланы изрядно выдохлись в войне и не особо наседали на южан. Но зато они получили себе такого баринаха… Говорят, сумасшедшие в некоторых вопросах могут быть чрезвычайно разумны. Алькам был гениален в том, что сумел подгрести под себя всех. Кроме юга. Наверное, юг был следующим, но он не успел. Алькам выстроил себе новую столицу, прекрасный и страшный город Эшхет, в котором провозгласил себя богом. А богу можно все. Это был утонченный бог, любивший все прекрасное и изысканное. Утонченный убийца, кровавый эстет. До сих пор о мертвом городе Эшхет рассказывают такие ужасы, что перед ними бледнеют даже страницы хроник. Этот говоривший только на старом языке государь не мог жить, не увидев хотя бы раз в день чьей-нибудь изощренной смерти или пытки. Кончилось тем, что к нему подослали эсо из клана Карраш, который и прирезал государя — тот умирал утомительно-долго, потому, что эсо медленно выпускал из него кровь, а этот коронованный кровосос смотрел на то, как ей наполняется изящный, по его вкусу, хрустальный кувшин. Говорят, он визжал и молил, унижался до невозможности, но никто не пришел к нему на помощь. Труп его так и остался там гнить, непогребенный, а кровь его принесли матери убитого Тавина. Вот тогда Карраш и посадили на престол сына двоюродного брата погибших баринахов от женщины своего клана. Наши южане повели себя разумно. Выказали покорность, но явились с такой свитой, что стало ясно — такому северу с таким югом воевать не под силу. Потому Араугуд стал как бы второй столицей. Здесь сидит хин-баринах, родич баринаха, мы исправно платим щедрую дань и поставляем воинов в общее войско, но Араугуд — наша вотчина. Иначе будет, в лучшем случае, два Эшхарина, а в худшем — баринах из Таруш или Уллаэ. А вдруг убийства эсо… Нет, лучше не думать. Не может же государь быть таким дурнем? Говорят, он неглуп… Может, именно поэтому?

Таргаринские суда приходили теперь с запада. Как еще только хин-баринаху удавалось не допускать кровопролития между военными моряками Ильвейна, Имтеры и Таргарина? Мы были как бы в стороне от этой войны. Говорят, посольства обеих стран пытались притянуть нас на свою сторону, но баринах давал уклончивый ответ и тем, и другим. Надолго ли? Мы — народ торговый, но воевать еще не разучились. Неужели придется? Араугуд был куда тревожнее, чем раньше… И вот эти непонятные убийства… Хоть повесься! Говорят, что от такого мучительного незнания с ума как раз и сходят. Так что я очень даже понимала Маххати. А иногда я просто с невероятной легкостью выделяла на улице из толпы эсо — по тревожному взгляду, по затравленному виду. Да, наверное искусство скрывать чувства требует куда большего опыта, чем был у нас, у молодых. Долгий страх ломает даже нас.

Ко мне в лавку заходили разные люди. Даже чужеземные купцы и воины — надо же, как прославилась! Некоторые, правда, пытались купить не снадобья, а самое меня. Но Кхеву, мой слуга, имел вид до того угрожающий, что мало у кого хватало духу зайти дальше несмелого флирта. Лучше всего шли мои средства для мужской силы — из той самой рыбки, будь она неладна…

Цены на таргаринское серебро и янтарь сильно подскочили — теперь их корабли делали большой крюк и приходили с запада, а не с востока. И ладьи их по рекам больше, естественно, не приплывали. Не было и знаменитых салланских коней, и прославленного ильвейнского сукна, и пшеницы было мало. А уж о доспехах и оружии говорить нечего — только керемские, а таких тут полно, разве что вычурностью взять можно…

В Араугуде стало больше стражей, за вооруженные драки могли и повесить. Впрочем, чужестранцев не вешали, а сажали в башню. Но это не останавливало невиданной ранее ненависти. Таргаринцы, имтеранцы и ильвейнцы смотрели друг на друга как бешеные быки, в харчевнях рядом друг с другом не садились, на приемах не разговаривали, а при любом удобном случае так и норовили вцепиться друг другу в глотку. А уж сколько дряни друг о друге говорили! Мне самой пару раз приходилось вышвыривать особо рьяных ругателей из лавки.

Помню — в то лето я словно с цепи сорвалась, покупая себе всякие роскошные ткани, украшения, ароматы и притирания. Зачем — кто знает? Львиная доля потом досталась Оемаи. Однако Кайаль успел увидеть меня во всей этой роскоши, когда вернулся из обители.

Это было, когда лето уже перевалило за середину, как раз после того, как огласили указ баринаха об усилении гарнизона Араугуда и приказ о пополнении войска клановым ополчением. Наши два клана выставили две сотни и пять десятков человек опытных, обученных воинов в полном вооружении, каждый с двумя лошадьми. Это были, конечно, не все наши воины — кто же отдает все, особенно таггванскому баринаху!

Кайаль вернулся мрачным. Ничего хорошего он сказать не мог — не подумайте, что он не привез новостей. После бани от него пахло миндалем и мятой. Он сбрил бородку, и теперь его щеки и подбородок были гораздо светлее его обветренной горным ветром и обожженной горным солнцем кожи. Я приготовила роскошный — в меру своих способностей — ужин, но он не замечал вкуса еды, хотя много пил.

— Соскучился по вину, — коротко улыбнулся он, перехватив мой взгляд. — Там, сама знаешь, этого не одобряют.

— Знаю, — я все ждала, когда он дойдет до сути дела. Но он рассказывал о старых наших знакомых, о делах в монастыре. О Найрану — и тут я поймала его на слове.

— Кстати, Найрану? Ведь именно его ты якобы хотел навестить. Ну, что он рассказал? Что, что, Кайаль?

Он отвел взгляд. Долго молчал. Затем, вздохнув, протянул руку и взял прядь моих волос. Перебирая их, заговорил.

— Шахумай. Это нам не под силу. Это слишком большое дело для кланового эсо.

— Ты, братец, — я вырвала у него из пальцев свои волосы, — зубы мне не заговаривай. Мы с Маххати тут со страху чуть с ума не сошли! А он мне — не спрашивай! Не лезь! Пока я не буду уверена, что больше никого не убьют, что на нас не будет охоты, я не успокоюсь! Отсиделся в обители, отдохнул! — я вскочила, готовая дать ему в нос.