Примерно половину внутреннего пространства яранги занимал полог, свободно свисающий меховой стенкой к очагу.

Несмотря на открытую дверь и довольно большую дыру в крыше, куда уходил дым костра, в яранге тяжело пахло протухшим тюленьим жиром и еще чем-то густым, дурманящим голову. У Сорокина запершило в горле, начали слезиться глаза, но он, стиснув зубы, терпел.

Драбкин взглянул на друга и сказал:

— Допьем чай и выйдем подышать свежим воздухом.

Кто-то закрыл собой свет, идущий из дверного проема.

В чоттагин в сопровождении мальчика вошла Наргинау, еще довольно молодая женщина, бывшая подруга ревкомовца Хазина.

— Здравствуйте, — застенчиво произнесла она по-русски.

— Здравствуйте, здравствуйте, — обрадовался Драбкин. — Садитесь сюда. — Он поддел сапогом китовый позвонок и подкатил его ближе к столу.

— Как хорошо, что вы пришли, — сказал Петр Сорокин. — Вы нам поможете?

— Если что постирать, помыть, помогу, — ответила Наргинау.

— Это потом, — махнул рукой Сорокин. — Нам требуется переписать всех детей селения и выявить, кто из них должен идти в школу в этом году.

Наргинау ошалело смотрела на Сорокина. По ее виду было ясно, что она ничего не поняла.

— Стирать, мыть — помогу, — старательно повторила она и пристально посмотрела на Драбкина.

— Товарищ, — мягко и стараясь говорить медленно, обратился к ней милиционер.

— Моя звать Настя, — зардевшись, сообщила Наргинау.

— Так вот, Настасья, — терпеливо продолжал Драбкин. — Нам надо знать, сколько детей — раз, два, три, четыре, пять, шесть и так далее — в селении… Понимаешь?

— Понимаешь, — кивнула Наргинау, — рач, тва, три, чичира, пат…

— Дети, знаешь, что такое дети? — настаивал милиционер. — Вот они.

Драбкин ткнул пальцем в мальчика и грудного младенца на руках у хозяйки.

Женщины о чем-то встревоженно заговорили.

— Моя папа, — сказала Наргинау, выразительно глядя на Драбкина.

— Твоего папы нам пока не надо, — перебил ее милиционер. — Нам надо: раз, два, три, четыре, пять — сколько детей, понимаешь, детей…

— Хачин кавари — ты хорошая папа, — упрямо повторяла Наргинау, — любить папа…

Сорокина начало мутить.

— Слушай, Настасья, мы будем любить твоего папу, но это потом, в другой раз, сейчас нам нужны дети, вот эти, — Драбкин еще раз показал на мальчика и на грудного младенца.

Oн даже встал и подошел к испуганному мальчугану и, тыча в него пальцем, начал громко считать:

— Раз, два, три, четыре, пять, — потом сделал широкий шест, как бы обнимая все селение, и снова повернулся к Наргинау.

Обе женщины с ужасом смотрели на него.

Мальчик громко заплакал и выскочил из яранги. За ним захныкал младенец, выплюнув сосок материнской груди.

— Ну, бестолочь, — обескураженно почесал затылок Драбкин, — что же твой Хазин не научил тебя русскому языку? Неужто так трудно сообразить, Настя?

Наргинау попыталась улыбнуться. Проведя медленно по бокам своим, как бы очерчивая фигуру, она снова проговорила:

— Я папа хароси, кавари Хачин.

— Тьфу ты! — выругался Драбкин. — Да ведь речь не об этом!

— Послушай, Сеня, уйдем отсюда, — взмолился Сорокин. — Без хорошего переводчика ничего нам не сделать.

— Большое спасибо вам за чай, хозяюшка, — вежливо поблагодарил милиционер и заторопился к выходу, вслед за Сорокиным.

Учитель уже ждал друга снаружи, глубоко вдыхая свежий, пахнущий близким снегом воздух.

— Сдрейфил ты, Петь.

Сорокин уныло кивнул в знак согласия. Он был недоволен собой. Ну, точно барышня кисейная, изнеженная, выросшая среди топких кружев и ароматов дорогих духов. Будто и не было в его жизни приторного запаха дешевого мыла, разъедающего глаза и глотку щелока и дурманящих испарений в теплом воздухе маминой прачечной…

— Надо было заранее подготовиться, — сердито заметил он и, представив напуганных ребятишек, добавил: — Ведь черт знает что могут про нас подумать.

А Драбкин, вспомнив манящие глаза Наргинау, кивнул:

— Это точно.

— Давай лучше поищем, где нам поставить школу, — предложил Сорокин.

Они пошли по селению, то и дело останавливаясь, громко обсуждая будущее местоположение первой улакской школы, пока не спустились к лагуне, к чистому галечному берегу.

— Вот здесь, — мечтательно проговорил Сорокин, глядя на противоположный берег, зеленый, низкий, с мягкими очертаниями холмов.

— А верно, место неплохое, — согласился милиционер, — окна прорубим на юг, на солнечную сторону.