Шрифт:
Любое движение, любой порыв Александр Осипович переводил на язык творчества, обращал их к человеку, как бы говоря: «Смотри, ты сам прекрасен».
Переписка с ним лечила меня от целого сонма комплексов, прочерчивала главную ось существования.
Я долго не решалась заговорить с ним о том существенном, что не умела уяснить сама: о Филиппе и о себе. История наших отношений оставалась тяжелым душевным грузом. Многое в них я называла «изменой самой себе». Отважившись, я однажды в отвлеченной форме коснулась и этого.
«Не надо говорить о своей вине, — отвечал Александр Осипович, — сама же понимаешь, что это неподходящее слово, что все, не как факт твоей жизни, недавнего прошлого, а как отношение к факту, несравненно сложнее и ничем, ни в чем тебя не умаляет, потому что тебя ничто умалить не может (или не должно, если хочешь). Факт, событие, ситуация ничего не говорят, а только то творческое. Человеческое с большой буквы воспринимаемое как отрицательное, но духовно поднимающее и освобождающее личность.
Вот ты говоришь о „большом событии“, одна сторона которого „искалечена“. Либо ты сумеешь рано или поздно поднять это событие до только большого, вытравив в себе как инакомирное все, что „калечит“, либо трагически понесешь в себе боль от того, что событие не будет для тебя большим. Но я не боюсь для тебя и трагического.
Мне, может быть, тебя иногда и жалко по-комнатному и уютному, но жалеть тебя нельзя. Это было бы унизительно для того, кто делал бы это; это свидетельствовало бы о его малости. Таких, как ты, не жалеют. Их всегда уважают, всегда, даже не только тогда, когда любят..»
Как мог человек, не ведавший подноготной, угадать в моих расплывчатых вопросах самую больную и напряженную точку чувствований? Как мог так ответить? Ни одна из женщин, ни одна из самых верных подруг не сумела бы расшифровать мой собственный ребус. Ведь других решений и впрямь не существовало. «Или поднять до только большого, вытравив в себе как инакомирное то, что калечит…» в отношении к Филиппу, или «нести в себе боль от того, что событие не будет большим…».
Инстинктивно я уже выбрала первый путь: от меня требуется сосредоточенность, полнота отдачи. В первую очередь, я сама должна дотянуть, досоздать эти отношения, «поднять до только большого».
Не подозревая, что я собираюсь скоро покинуть ТЭК, Александр Осипович писал мне: «Мечтаю сделать с тобой Машу в „Трех сестрах“. Сама-то ты понимаешь, что ты не Ирина, а Маша?» Колдовская Маша давно влекла. Но все это было назначено уже не мне. При мысли, как скажу ему, что мне осталось здесь быть недолго, меркнул свет.
Александр Осипович Гавронский. Мой первый, мой главный Учитель!
В анкете он писал: «Сын капиталиста».
Родился в 1888 году в семье Высоцких. Тех самых, которые прославились в России своей фирмой «Чай Высоцких». В Одессе существовала присказка: «Чай Высоцкого, сахар Бродского, население Троцкого». На фабрике собственных родителей он устраивал среди рабочих читки политической литературы, сходки и митинги. Числился в партии эсеров.
Когда я узнала его, он отсиживал вместе с ссылкой уже девятый год. Поскольку ему добавили лагерный срок (для этого был приставлен провокатор), должен был пробыть еще шесть. На самом деле сидел дольше. Мытарств и передряг предстояла еще тьма [5] .
Новая программа ТЭК была уже сдана начальству. Полагалось отыграть ее в Доме культуры для вольнонаемных. Зал был полон. Военизированная охрана с хорошо одетыми женами не скупилась на аплодисменты своему крепостному театру. У вольнонаемных «Юбилей» также имел грандиозный успех.
5
5 Александр Осипович Гавронский был арестован царским правительством и приговорен к расстрелу. Бежал за границу.
За границей провел несколько лет. Затем вернулся в Россию.
Научная деятельность: окончил философский факультет Марбургского университета, окончил филологический факультет Женевского университета и институт Жан-Жака Руссо. Написал работы: «Логика чисел» (теория чисел с точки зрения теории познания), «Методологические принципы естествознания в связи с неевклидовой геометрией».
Художественная деятельность: работал в театре с 1916 года; с 1916 по 1917 год был режиссером Цюрихского городского театра и главным режиссером Женевского драматического театра. Основные постановки: «Двенадцатая ночь», «Ревизор», «Братья Карамазовы», «Балаганчик», «Столпы общества», «Смерть Дантона».
После революции был режиссером Незлобинского театра. Постановки: «Мария Тюдор», «Коварство и любовь», «Всех скорбящих».
В 1924 году состоял ответственным руководителем Гостеатра-студии имени Шаляпина.
В кино — с 1924 года (Госкино, Межрабпом, Госвоенкино, Белгоскино, Укра-инфильм). Кинофильмы: «Мост через Выпь», «Круг» (совместно с режиссером Райзманом), «Темное царство», «Любовь».
Административная деятельность: в 1918–1919 годах — заведующий театральным отделом; в 1919–1921 годах — заведующий художественным отделом МОНО (Московский отдел народного образования); в 1921–1922 годах — начальник полит-просветчасти ГУВУЗа; в 1923 году — заведующий отделом зрелищ Всероссийской выставки.
Александр Осипович работал вместе с А. В. Луначарским. На студии «Украин-фильм» его многое связывало с А. П. Довженко.
Арестовали Александра Осиповича в Москве. Его жена пошла на Лубянку, чтобы спросить у следователя: «За что?» Ей ответили: «Ваш муж знал о готовящемся покушении на Сталина», и бессовестно обратились к ней с вопросом: «Он говорил вам, от кого узнал об этом? Кто именно собирался совершить преступление?»
«Дело» не имело под собой никаких оснований, ни одного свидетеля. Александр Осипович был выслан на Медвежью Гору. Жена поехала за ним.
В 1937 году срок ссылки кончился. Жена уехала чуть раньше. А он, едва успев доехать до Москвы, тут же, на вокзале, был опять арестован. В те годы любили «брать» в поездах и на вокзалах.
Снова следствие, заочный суд. Дали пять лет лагерей. И отправили на Север, в Коми АССР.
В 1942 году, когда он должен был выйти на волю, допустить этого не захотели. К нему был приставлен провокатор из заключенных. По ее доносу Александра Осиповича посадили в центральный изолятор, где он провел мучительные месяцы в ожидании расстрела. Но на расстрел «дело» никак не тянуло. Был дан новый, так называемый «лагерный срок» — десять лет.
После спектакля Александр Осипович протянул мне очередное «Ехидство»:
За сплошные дифирамбы, Что на Вас потоком льются, Не мешало Вам, madame, бы Мне хоть нежно улыбнуться. Что я тля, комар ли, клоп ли Или прочий насекомым, Словно к лампе к Вам влекомый, Чтоб лирические вопли, И терзанья, и печали Вы мои не замечали?.. Ах, с такими ли стихами Подъезжать к подобной даме, Неприступной и серьезной! И к тому же слишком поздно (А быть может, еще рано?) Рыть подкоп под… и т. д. И потом, совсем не дело Состязаться мне с Отелло, Чтобы стать на склоне лет Материалом для котлет.А.Г.
1945 г.
Когда пришла пора отъезда на трассу, был вручен еще один листок:
Все спали. Только я слагал. Веселый очень мадригал, Чтоб Плюшке прошептать на ушко… Но мне не весело. И пусть! Не скрою, за улыбкой грусть, Раз уезжает снова Плюшка. И снова много, много дней Быть не смогу я близко к ней. Почтительно, но все же рядом. И не увижу, как она, Лукавством Евиным полна, Прищуренным поводит взглядом.